Внучка берендеева. Третий лишний.

Еська всхлипнул и, крутанувшись, повалился на землю, скрутился, будто живот его мучит, и застонал.

- Живо ли ты, зло великое? - осторожненько поинтересовался Лойко.

- Н-не знаю, б-боярин... - Еська перевенулся на живот. - Что со мной было?

- Вещал ты, - Ильюшка глядел на Еську с интересом, как бишь там его прозывал Фрол Аксютович? Естествознанным? Или знательским? Сиречь, как на лягуху редкостную огневую аль еще на какую диковинку.

- Хорошее? - без особой надежи спросил Еська.

- Да как сказать... смерть нам пророчил.

Еська лишь крякнул и сел. От Емелькиной руки отмахнулся.

- Извините... я не специально, если что...

- Да мы как бы понимаем ...

Еська языком щеку потрогал.

- Саднит... а с чего это мне... я ж раньше, вроде... не пророчил... вообще, а не только смерть?

- Ну... - Илья почесал щеку, оставляя на ней черные полосы. - Будем считать, что у тебя новые таланты открываются... развиваешься, стало быть.

Если и желал Еська сказать чего по развитию этакому, то смолчал. И верно. Негоже боярину матюкаться.

Глава 10. В которое о делах минулых повествуется

Глава 10. В которое о делах минулых повествуется

Глава 10. В которое о делах минулых повествуется

- Зослава, в другой раз извольте не опаздывать, - сказала Люциана Береславовна, поднимая чашечку двумя пальчиками. И вот мизинчик не топырит, как иные боярские дочки у нас в столовое, а все одно изящественно выходит.

Может, с того, что чашечки у Люцианы Береславовны махонькие да парпоровые? Их не изящественно и не удержишь, не то, что нашие, глиняные? В такую полведра влезет, и поди-ка, удержи ее двумя пальчиками да без натуги. Помнится, боярские дочери сперва-то от этих чашек носу воротили, мол, нехороши. Ничего, пообвыклися ныне. Небось, день промаешься на занятиях, и станет ныне не до красот.

- Извиняйте, - сказала я.

И вздохнула.

Как-то вот... не желала я опаздывать, честное слово, поелику кажная визита этая мне седину в волосы близила и нервов немалых стоила. Но вышло... сперва с ягодами пока разобралися. Как было хлопцев бросить? Ладно, Еська, пророчествовать кинувши, споро корзину набрал. И Емелька справился. Ильюшка... Елисей опять же ж. Он, небось, ягода к ягоде, как чуял, которая хороша, а которая уже переспела. У одного руки чистые осталися.

А вот у братца его не так споро ладилось.

Евстя и вовсе застыл, никак над корзинкою в медитацию ударившись. Даром что ли Архип Полуэктович учил нас, дескать, медитировать в любом месте можно. Может, и можно, да пока этую корзинку набрали, измучалися все.

Там еще Егорова... Лойко... не оставлять же их, бедолажных.

Как и ягоду собранную.

Отнеси.

Перебери, чтоб безо всякого сору и жуков. Жук-то зелье попортить способен, и буде потом Марьяна Ивановна выговаривать, что не стараемся...

...после отмыться надо худо-бедно.

Поужинать.

Нет, конечне, будь я всецело отданая науке, как того Люциана Береславовна желала, я б пожертвовала б ужином во имя пищи духовное, коия душу питает. Однако же, поразмыслив, я решила, что телу питание тако же надобно.

Вот и припозднилася.

- Извиняйте, - пробормотала я, чувствуя, что краснею густенько. Небось, мысли мои нехитрые и неупорядоченные наскрозь видны.

И ужин камнем в животе лег.

Особливо пироги.

От пироги, они лишними были... и ватрушечка, в дорогу прихваченная.

Люциана ж Береславовна чашечку на блюдечко примостила. И так аккуратне, что та и не звякнула. Провела ладонями по летнику шелковому.

Вздохнула.

- Зослава, Зослава... порой мне кажется, что вы неисправимы...

Я голову еще нижей наклонила.

- Извините. Когда извиняетесь, надо говорить «извините». А еще лучше, «извините меня, пожалуйста». И вначале надобно человека, к которому вы все же явились, несмотря на опоздание, поприветствовать.

- А я...

- А вы забыли... и чем, позвольте спросить, таким важным вы занимались?

- Ужинала.

Я уже знала, что врать Люциане Береславовне смысла нетушки. Вранье мое она нутром чует, но ничего не говорит, только улыбается этак, препечальненько, с чего на душеньке моей становится жуть до чего неудобственно.

- Ужинали... совсем вас Архип загонял? Присаживайтесь. Чай пить будете?

- Б-буду...

Я присела на краешек резной табуреточки.

За месяц, что минул с похорон, я энти покои изучила, будто родные, пусть и были они куда как поболее родных, да и всяких вещей пречудесного свойствия в них с избытком имелося. Ладно, ковры, к ним я пообвыкла, к узорчатым да полосатым... а те, которые на полу лежали, еще когда сменили. И пол тоже сменили, теперь в покоях Люцианы Береславовны свежею доскою пахнет. Сосновою.

Я энтот запах люблю.

А она морщится. То ли не по нраву сосна ей, то ли пол свежий поскрипывает - он же ж улечься должон, а пока ходит, то от скрипу энтого никакое чародействие не спасет, то ли напоминал он ей о событиях недавних.

Мне от напоминал.

Пусть ужо и отболело, отбоялась, да... все одно...