Внучка берендеева. Третий лишний.

Я кивнула.

Чего уж тут... оно, верно, не великая радость. Может, ноне я и больше ведала про Люциану Береславовну, а она, взявшися учить меня, учила, да любови меж нами не прибыло.

Да и откудова ей взяться?

Холодна она.

А я... как была собою, так и осталася. Немашечки во мне ни изящества урожденного, ни политесности, ничего... чай вон и тот пью да прихлебываю.

- Если что интересно, спрашивайте. Молчание в последнее время тяготить стало, - Люциана Береславовна к своему чаю и не притрагивалася. - Весна так действует... черемуха вот перецвела уже.

Сидит.

Глядит в окошко будто бы.

А в глазах - тоска.

И ведаю я, что не в весне дело, не в черемухе. А в девицах тех, которые померли туточки, и в бабке моей, и в словах, что сказаны были... в давней вине и в новое.

- Так... - об чем спросить, я не ведала. Уж точно не о том, для чего она дух энтот злопакостный на волю выпустила. И кого известь желала. И... и об том, что промеж нею и Фролом Аксютовичем приключилось. Не моего сие ума дело. - А... сказывали... тут в былые годы... случилось, что студиозус один... ума вовсе лишился...

Вновь не то.

Люциана Береславовна ко мне повернулась.

- Вам это, Зослава, поверьте, не грозит.

Ага, уж не с того ли, что ума у меня немашеньки, а стало быть и лишаться нечему.

- Нам Марьяна Ивановна про сырую силу сказывала... а Илья...

И языка прикусила. Может, конечне, тайно то невеликая, а все ж поменьше говорить надобно. Но чего поделать, когда язык мой поперед меня думает?

- Илья, стало быть... конечно... он ведь родственник... как он себя чувствует?

- Илья?

- Илья, - с некоторым раздражением повторила Люциана Береславовна. - Мы ведь о нем говорим, кажется?

- Так... нормально... чувствует, - я поерзала и замерла: стульчик подо мной заскрипел преподозрительно. А ну как развалится? Тогда-то Люциана Береславовна точно меня прочь погонит, не поглядит на тайну, которую я ведаю. - Здоровый...

- И замечательно... помнится, жаловался батюшка его, когда жив был, жаловался, что кашляет Ильюшка. И такой кашель поганого свойства, почти чахоточный. Я его смотрела. Не было чахотки, а... не важно.

Она свою чашечку оставила.

Ложечку взяла.

Серебряную. Легонькую. Махонькую. Под стать чашке.

- Стало быть про Никодима... и вам любопытно стало?

Я кивнула.

Лучше уж кивать, чем говорить.

- Неприятная история, но поучительная, пожалуй. И тайны нет, - она будто бы с собою говорила. - С другой стороны... ваш дар все еще не поддается контролю? Нет? Что ж, надо исправлять... одними медитациями жив не будешь.

И ко мне повернулась.

Бледна.

Горделива. И только тени под глазами легли. Да морщинки прорисовалися. А ведь годков-то ей немного, для магички, само собою.

- Что ж... если вам действительно любопытно, - мизинчик коснулся синей жилки на виске и замер. - Смотрите. Что увидите, то ваше.

- А если...

- Если увидите иное что, скажем, скрытого свойства, то... одной тайной больше, одной - меньше. Невелика беда... иные тайны, Зослава... это уголь в груди, - Люциана Береславовна усмехнулась, а я вдруг поняла, что она не спала и давно.

С похорон.

А может, и раньше.

Что стоило ей веки смежить, как душно становилось, жарко. И будто невидимая рука сжимала горло. Сказать бы... кому... некому... одна осталась.

Были родичи?

Нет.

Только Любанька, малое дитя, пусть и годы многие минули... она многое не понимает, но чувствует. И тетку любит, как мать родную. Может, матерью и считает. Обнимет. Прижмется. Залепечет... и отпускает ненадолго.

...пока не всплывет мутное.

Это ведь ты виновата, что она такая... живая? Живая... обещано было. Исполнено.

Живая...

Я выдохнула и отвернулась.

Вот тебе и...

- Уголь, - задумчиво произнесла Люциана Береславовна. - Один со временем гаснет, а пепел... кому он надобен. А другой жжет и жжет, выжигает... мало уже осталось. Скоро до донышка, и что дальше будет?

- Почему вы...

- Иные клятвы, Зослава, не так просто переступить. Я бы и хотела. Да как говорить, когда голоса лишили? И кому... не поверят... нет, не выход... а вы все ж постарайтесь увидеть то, что именно вас касается. Точнее вашего вопроса.

Она вырпямила и без того прямую спину.

Я же, чашку отставивши - от не хватало еще разбить ненароком - к наставнице повернулась. Глаза у нее ясные... а цвет ныне не разобрать. Было время, что мнилось - синие. Ан нет, исчезла синева. Серые? Но и оно не то... с прозеленью будто бы, но не болотной, а той, что на меди старой обживается.

И в глазах тех...

А комната в тех глазах. И я. И еще видится... огонь?

...нет, не огонь.

Раньше.

- ...и тебя с души не воротит? - Никодим говорил нарочно громко, чтоб слышала не только Люциана. Девок-то в Акадэмии немного.

И те целительницы.

Большею частию - холопки, которые Никодима сторонятся, да все одно глядят с восхищением. И он этак милостиво его принимает. Ох и дуры. Особенно те, которые только и ждут знака малого, чтоб любовью воспылать.

Никодим хорош.

Статен.