Внучка берендеева. Третий лишний

Сколько лет уж минуло… нет больше девки Марьянки, которая на своего хозяина снизу вверх глядела, с восторгом и почтительностью, с надеждою, что помилует, одарит, коль не бусами, то хоть словом ласковым. И хозяина нет.

И хозяйки.

И мужа, ею дареного. Но о нем не жалеет Марьяна. Тоже боярин, но захудаленький, оттого и поступился гордостью, взял ее в жены… у нее-то к тому времени сундуки добра полны были. И слава шла-летела по землице Росской. Многие приезжали, многие кланялись, в Марьяне лишь спасение видя. А она помогала. Поначалу просто потому, что могла помочь.

Потом…

…муженек золото к рукам скоро прибрал. И прочим добром не побрезговал… а вот на Марьяну до самое смерти своей, благо, не задержала его Божиня на землице, свысока поглядывал. Гулял, паскудина этакая, не скрывая, не стыдясь.

А что?

Она, холопка, потерпит. И так облагодетельствовал. Верно, тогда и почтения она лишилась последнего к званию боярскому… а то и раньше? Когда поняла, что болеют они не меньше, нежель простые люди. И кровь у них красная.

И сердце обыкновенное, четырехкамерное.

Жилы там.

Кишки. Все, как у всех, а он свысока… ни монетки малой собственным трудом не заработал, только и умел, что щеки дуть да шапку каракулевую носить. Ступал важно. Говорил… как со служанкою говорил. Но собою был хорош… повелась она на эту красоту.

Волос русый.

Глаз синий.

И сыночек ладным вышел, хотя и дурноват, в отца… а что тут сделаешь, кровь — не водица…

— Мне говорили, — Никодим в беседе глядел поверх Марьяниной головы, — что вы знаете, как сделать так, чтобы маг сильнее стал…

А золота принес два кошеля. На стол вытряхнул, мол, любуйся этаким богатством. Монеты разлетелись-рассыпались… и сынок вот до золота падкий был, правда, как и у отца, утекало оно меж пальцев водицей студеной.

Да и как иначе?

Гуляй, душа… да не одна, в развеселое компании. Сколько она говорила, совестила… упреждала даже, да разве послушает? От батьки вновь же набрался. Марьяна кто? Холопка дурноватая. А уж он-де кровей боярских, стало быть, умен.

Горе, горькое горе… отболела, казалось бы, душенька, но нет, жмет, мучит… уж как она просила… в ногах валялась, чтоб простил царь-батюшка… клялась, за двоих клялась… и не напомнила, сколько раз ее силой дети царские живы были.

Зря не напомнила.

Может, и простил бы. Царь хоть грозен, а справедлив. Но эти, псы его цепные, заголосили… прецедент. Где это видано, чтоб смутьяна миловать… небось за прочих тоже найдется кому попросить. И все-то — слуги верные…

…а Осип Ряженский с речью выступил.

Про закон.

И про то, что закон этот соблюден быть должен. Хорошо говорил, соловьи и те заслушались бы. И думцы кивали, мол, верно. Марьяне бы самой радоваться, что жива осталась, что не удавили ее и не лишили ни земель, ни богатства, ни доверия царского.

На словах не лишили.

А на деле… нет ей больше хода в покои царские. Другие нашлись. Не столь сильны, да зато без смутьянов в роду. И знать, и вправду перерос царевич свои болячки, коль Марьяну к нему не кликали.

Ничего.

Она подождет. Что ей осталось, кроме лет да внученьки?

— Золото забери. — Марьяна подняла монетку, которая на пол скатилась.

Птица сирин.

Царь носатый… он в глаза-то не глядит, а значит, мучит совесть. Или боится увидеть чего? Жаль, заглянул бы, Марьяна, глядишь, и углядела б сердце слабое… у иных болезней признаки таковы, что не всякий целитель заприметит.

Но ей ли дело?

— Значит, тебе сила надобна? — Она поставила монетку на ребро и к боярину подтолкнула. Та и покатилась солнечным колесом. — И зачем?

— Какое вам дело?!

Вспыхнул.

Вскочил.

И на место сел, сообразивши, что ныне он просителем явился.

Марьяна не торопила. Ждала, монетки собирая. Одну к другой и третью наверх… в казне золота много… царь давече, наградить ее желая, самолично отвел. Показал сундуки, доверху наполненные что монетами, что бревнышками золотыми, по мерке царской литыми да печатью опечатанными. Что шкатулки драгоценные, каменьев полные…

Пустое все.

И посуда золотая сердце не грела.

Броня. Оружие. Возьми, чего сама пожелаешь… она бы взяла, да не осталось уже желаний иных, кроме запретных.

— Правду говори, боярский сын. — Марьяна подвинула столбик из монет к самому краю. — Если и вправду желаешь стать сильней.

— А вы… можете?

— Могу.

— И насколько сильней?

Белый. И желваки ходят. Хорош. Зол… отец его любит. Гордится. Единственный сынок, наследник… дочерей, тех пятеро аж… но девки. Что с них? В чужой дом отдал и забыл… а Никодимушка — свет в оконце…

— Настолько, насколько сам пожелаешь. — Марьяна улыбнулась ласково.

…тяжко будет, когда свет погаснет. Ей ли не знать, каково это — век во тьме вековать.

— Если, конечно, духу хватит…

Оскорбился.

Оскалился, что конь злой да горячий. Как же это она, холопка, баба, да усомниться посмела в силе евонной… дурачок.

И ее сыночек дурачком был.

Так и не понял, что не игра это. Всегда-то матушка помогала… дурная, ох и дурная… и виновна не меньше, чем он… ну да ей свою вину ныне до конца веку изживать. А он… пусть примет Божиня беспокойного. Уж она-то ведает, что не было его вины.

Смутьян?