Внук Бояна

— Теперь все помыслы, все наши действия должна сводить одна дума: заставить врага уйти прочь, не поганить наши родные земли. Заставить бояться! Страх за страх! Смерть за смерть! Бой за бой! Ибо с врагом надо поступать по-вражески.

Епископ перекрестился.

— Аминь, братие!— завершил громогласно. Взглянул вокруг повеселевшими блестящими глазами и, улыбаясь скупо, по-святительски, перекрестил всех.

Сумерки опустились на Дон, Яришка зажгла в палатах светильники, тени заходили по гладкотесаным бревенчатым стенам. В княжьем дворе стихли голоса: все, кроме стражей, ушли на покой. А в трапезной палате беседа становилась все живее и вдумчивее: говорили о будущем походе. Времени оставалось немного. Думали о том, что надо бы отложить поход на год, лучше подготовить людей и коней к боям. Но ненависть к врагу была так сильна, что мысли мирные тут же таяли.

А Порфирий стоял у окна, вглядывался во тьму. Новая дума все крепче покоряла его. Была бы его власть — он сумел бы заставить всех князей жить по-божески! Иначе нельзя — только в дружеском согласии, под христианской верой могучесть народная! Недаром византийский император Лев Исаврянин называл себя «император и священник», а слава его, как могучего полководца, и теперь звенит...

За окном уже чудились епископу златоглавые храмы и дивные палаты святителя — его, наместника Христа на Русской земле. Отколоться бы от патриарха Константинопольского — он помазывает на царство императоров, оттого и загордился: хочет стать хозяином и русской церкви... Нет, надо самому стать владыкой церкви на Руси, повелевать всеми русскими князьями, как папа Римский. Он нагло рвется подчинить Русь латинской вере, а тому тоже не бывать! От веры их — жестокость и ложь, законы их не добры. Не пить нам с ними из единого родника правды! И хоть латинянин по-своему могуч: он лишь перстом поведет, и заморские короли идут выполнять его волю, а мы не пойдем! У нас все свое и не от иноземцев. Мы сами по себе! И в своей вере послушным станет и Ярослав Глебович, а с его помощью и все князья. Но создать великую Русь должен лишь князь церкви, ибо церковь — владыка всего живого...

Мысли эти давно мелькали в голове епископа, но так ясно он еще никогда не верил в славное будущее. Он станет спасителем Руси! Он наведет добрые, божьи порядки на Русской земле. Все будут жить в радости и довольстве. И поможет ему в этом Ярослав Глебович — единственный князь, послушный церкви, выросший на законе божьем, изученном в Киевской лавре...

Все казалось не таким уж трудным: он проедет по всем княжествам, во всех соборах произнесет зажигательные проповеди, и все князья пойдут с народом строить могучую Русь. Эти думы радовали и волновали. Епископ Порфирий не мог уснуть до рассвета. Ему и в голову не приходило, что весной его правая рука, его надежда — любимый князь Ярослав Глебович пересядет из седла княжеского в седло рабье.

В половецком стане

Поединок

Там, где Дон, встретив отвесный берег, круто поворачивает на восток, вздыбилась высокая гора, вся белая, словно крепостная стена, сложенная из меловых плит. Мимо горы тянулась широкая темная полоса приречного леса и пропадала далеко за кромкой земли.

А с полуденной стороны раскинулась беспредельная степь, голубела вдали, сливалась с синим небом. Куда ни глянь — зеленый простор. Проносились ветры по степному раздолью и колыхали могучие травы. Клекотали в небе орлы, да высоко-высоко пролетал за добычей старый ворон, и его гортанный крик долго разносился над рекой.

Но однажды степное безмолвие было нарушено. В широкую степь и на гору пришло много людей. На плоской вершине, у обрыва, встали белые ханские шатры. Они были видны от самых дальних сторожевых курганов. Ниже, по степному склону, широким полукольцом охватывали гору белые войлочные юрты половецкой знати. Здесь стояла настороженная тишина. Только изредка из степи промчится галопом гонец по широкому проезду, или раздастся грозный окрик знатного батура, или шаманы в кумирне протрубят и отбарабанят, отмечая заревые и полуденные моления.

Еще ниже, вокруг горы, в беспорядочной пестроте рассыпались меж проездами запыленные и грязные кибитки половецких воинов. Гортанные крики погонщиков, ржание коней далеко неслись по склонам и окрестным берегам. Слышался звон наковален. Пьяные голоса...

А под горой тихо текла река. Ее изгиб с темно-зеленой прозрачной водой показывался из речных зарослей и снова уходил в лесную чащу, унося с собой зыбкое отражение половецкого стана...

Приближался праздничный день белых кобылиц. Половецкие воины сгоняли всех белых кобылиц со степных пастбищ, надаивали молоко, заквашивали в бурдюках кумыс водою, смешанной с выдержанным хмельным кумысом. Потом привязывали полные бурдюки к седлам и скакали с ними на конях по равнине. Еще не кончится в бурдюках кислое брожение, а кумыс станет таким пьяным: как развяжешь горловину бурдюка, в нос так и шибанет крепким хмельным духом.