Внуки

Фрида Брентен коротко вскрикнула и в мгновенье ока была снова под одеялом… Голос!.. Да, вот он опять! Нет, это не голос Вальтера. А может быть, все же?.. Она не обращала внимания на то, о чем говорил этот голос, она только вслушивалась в звук его… Да, теперь она ясно улавливает этот северогерманский выговор… Верно, верно… Ох! Она чуть не закричала от радости. По произношению некоторых слов она узнала Вальтера… «Дорогой, дорогой мой мальчик!» — думала она. Где-то он сейчас? Далеко, очень далеко, что и говорить. Но это его голос. Сын обращался к ней, и она его слышала… От радости и волнения у нее закружилась голова, и так как она сидела на корточках, то попросту опустилась на пол.

— Это он! Да, да, он!

Амбруст выключил приемник и помог ей встать.

— Вы упали?

— Я не могла больше сидеть на корточках. У меня закружилась голова.

— Теперь вы, по крайней мере, знаете, где он, — сказал Амбруст.

— Да нет же! Понятия не имею, — ответила она. — Где же он?

— Но, мамаша Брентен! Ведь это была московская станция.

— Да? Значит, и он тоже в Москве… Ну, слава богу. Теперь, по крайней мере, мы знаем, что он жив.

Вдруг что-то, видимо, ее удивило. Она пристально посмотрела на Амбруста.

— Теперь скажите же мне, как могли вы узнать его голос? Ведь вы Вальтера никогда не видели и не слышали?

— Я бы никогда и не узнал, если бы диктор не объявил, кто будет говорить.

— Ну да, конечно! — И Фрида рассмеялась, радостно, как ребенок. — Но ведь слушать Москву строго запрещается, господин Амбруст. Вы отчаянно рискуете!

— А разве это не стоит риска?

На следующее утро Фрида первым делом побежала к дочери. В девять она уже была у нее. Эльфрида еще нежилась в постели.

— Лентяйка! — воскликнула мать. — Вставай! Спать до полудня! Срам!

И тут же она рассказала дочери, кого она вчера слышала.

— Как хорошо, что он в России! — сказала Эльфрида. — Он, наверное, сможет что-нибудь сделать для Герберта.

— А ты думаешь, Герберт жив?

— Думаю, жив. Был бы он убит, не писали бы: пропал без вести. Он наверняка в плену.

— Если бы это было так!

— Послушай, мама, ты Паулю не рассказывай про Вальтера.

— Что не рассказывать?

— Что ты слушала московскую передачу. Ты ведь знаешь Пауля, он такой… такой придира. Понимаешь? Неприятельская радиостанция, и все такое… Лучше ему не говорить. В последнее время, с тех пор как они там застряли под Москвой да Гитлер еще объявил войну Америке, он совсем нос повесил… А тут еще московская станция — он прямо взбесится.

V

Несколько недель спустя Пауль Гейль опять поднял нос кверху и все насвистывал мелодию победного радиосигнала, исполняемую обычно на фанфарах. Немецкая армия на Востоке перешла в наступление, вторглась в Донбасс и продвигалась к Кавказу и Волге.

Не проходило дня, чтобы фанфары, звучавшие из радиоприемников, не возвещали новые победы. Город за городом переходил в руки гитлеровцев. Число окруженных неприятельских дивизий и взятых в плен солдат и офицеров с каждым сообщением росло. Под неумолкающие звуки победных фанфар зимнее поражение все больше и больше забывалось.

Фридин жилец каждый вечер сидел у радиоприемника, укрывшись с головой шерстяным одеялом. Временами Фриду охватывал безумный страх: вдруг все как-нибудь обнаружится. Но Амбруст уверял, что еще не придуманы приборы, которые устанавливали бы, кто какую радиостанцию слушает. Нацисты, стараясь запугать население, умышленно распускали слухи, будто бы у них-то такие приборы имеются.

Вечерами, за чтением газет, Амбруст приходил иной раз в ярость.

— И это называется союзники? — негодовал он. — Говорят да говорят, пишут да пишут, но палец о палец не ударят. Они будто даже рады, что Гитлер все глубже вторгается в Россию.

— О ком вы говорите, Амбруст? — спрашивала Фрида.

— Об англичанах и американцах. Не позор это разве — заставлять русских отбиваться в одиночку? И при этом еще называют себя союзниками! Им бы как раз и открыть второй фронт теперь, когда все вооруженные силы фашистов оттянуты на восток. Сначала они бросили на произвол судьбы французов, теперь точно так же поступают с русскими… Этим голубчикам только бы руки на войне нагреть.

— В последнее время вы стали что-то уж очень большим политиком, — подпустила шпильку Фрида.