Внуки

— Бабуленька, я тебя никогда не оставлю. Наоборот, мы еще теснее сдружимся.

— Они и Карла прикончат, вот увидите.

— Но, бабуся!.. Зачем же думать, что непременно случится самое худшее?.. На твоем месте я подал бы прошение о помиловании.

— Да, мама, — поддержала мужа Эльфрида. — Мы уже говорили об этом. Ты непременно должна подать прошение, иначе… иначе с отцом и в самом деле еще приключится беда.

— Я была у Папке.

— Ну и как? Он же теперь важная птица. Что он сказал? Обещал что-нибудь сделать?

— Он? — В голосе Фриды Брентен прозвучало безграничное презрение. — Он вышвырнул меня вон… Самым настоящим образом вышвырнул… Но я ему сказала все, что я о нем думаю, уж поверьте мне.

— Как он смел тебя вышвырнуть, мама? — возмутилась Эльфрида. — Он же очень хорошо знает, что…

— Он это сделал, — прервала ее мать. — Протянул руку, показал мне на дверь и заорал: «Вон отсюда!..» Если когда-нибудь повернется по-другому, я уж позабочусь, чтобы он получил по заслугам.

— Бабуленька, они все теперь боятся нацистов, — сказал Пауль.

— Это он-то боится? Да ведь он сам нацист! Он просто подлый субъект!

Эльфрида вскипятила на кухне кофе и принялась собирать на стол к ужину. Она принесла с собирать на стол к ужину. Она принесла с собой рыбные консервы и кусок сыра. Пауль остался с Фридой. Он сам не знал хорошенько, как ее утешить, что сказать. Никогда не разделял он политических взглядов тестя и шурина и никогда не понимал, как можно ради политики рисковать головой. Он считал их просто ненормальными. По его мнению, исторические события с железной неизбежностью следуют своим чередом, и люди здесь бессильны что-либо изменить. Гитлер, говорил он, явился как необходимое следствие всей той неурядицы, колебаний и полной растерянности, которые внесли люди, бывшие до него у власти. Конечно, это было катастрофой для его политических противников, но катастрофа ли это для всех, о чем неустанно твердили коммунисты, — еще не доказано. Во всяком случае, с приходом Гитлера к власти хуже не стало. А до него от месяца к месяцу становилось все труднее жить… Правда, Пауля потрясла трагическая судьба Вальтера. И то, что тесть, которому уже за пятьдесят, сидит в тюрьме, словно преступник, тоже ужасно!

— Проклятая политика! — сказала вдруг Фрида Брентен, прерывая молчание. — Я всегда говорила, что это плохо кончится.

И она опять разрыдалась.

Пауль ласково взял ее голову в обе руки.

— Не надо плакать… — уговаривал он. — Разве слезами горю поможешь?.. Чему быть, того не миновать, и с этим надо мириться… Не плачь, бабуля…

За ужином Эльфрида вдруг выпалила:

— Послушай, мама, ведь мне надо надеть траур, правда?

В первую минуту Фрида Брентен не поняла ее, но потом твердо сказала:

— Я не надену никакого траура!.. Нет, нет, я не надену.

Пауль вздохнул с облегчением. Эльфрида уже заводила с ним разговор о том, что ей, видно, нужно облачиться в черное платье, черные туфли и черные чулки.

— В таком случае, Элилейн, и тебе незачем надевать траур, — сказал он.

— А как будет с Петером? Может, возьмете его домой? С меня, право же, хватит одного Виктора.

— Но разве, бабуля, так уж тебе трудно оставить у себя малютку еще на несколько недель или месяцев? — сказал Пауль. — Кто знает, долго ли удержится Эли на работе. Женщин теперь повсюду стараются заменить мужчинами, даже на табачных фабриках. А как только мы скопим достаточно денег и прилично обставимся, ты сейчас же переедешь к нам. Хорошо, бабуля?

— Ну, в общем, поторопитесь, дети. Чувствую, что долго я так не протяну.

VI

Фрида Брентен решила испробовать все пути, какие только возможны. Она носилась по родным и знакомым, дежурила на пристанях, надеясь встретить своего брата Людвига, но в толпах рабочих, торопившихся с работы домой, разумеется, не находила его. Пойти к нему на квартиру Фрида не решалась; ей неприятно было бы встретиться с невесткой Герминой. Стоя однажды у выхода из Эльбского туннеля и глядя на рабочих, валом валивших мимо нее, она вдруг поняла, как безнадежна ее попытка разыскать тут Людвига. И только тогда призадумалась, чего, в сущности, она ждет от него? Если уж есть человек, который действительно ничего не может для нее сделать, да в этом случае, вероятно, и не пожелал бы, так это прежде всего Людвиг. Но ей попросту хочется повидать брата, поговорить с ним. Услышать слово участия. Почувствовать, что она не так страшно одинока.

В тоске, подавленная, возвращалась она домой.

Не отдавая себе отчета, почему и зачем она это делает, Фрида, едва дойдя до Миллернских ворот, свернула к станции городской электрической дороги и поехала в Эппендорф. Ей захотелось увидеть Отто, своего младшего брата. Встретиться с Цецилией она не боялась. Прежде Цецилия всегда была доброжелательна и отзывчива.