Мощно нарастает звук барабанов. Из круга выходит сразу несколько групп женщин. Красивая молодая женщина, сидевшая на циновке у наших ног, быстро от-называет платок, в котором она носит на спине ребенка. Маленькую девочку принимают на руки другие женщины. Место у микрофона занимает пожилая женщина с резкими чертами лица. Она поет на бамбара, издавая протяжные, почти жалобные звуки; ее песня сопровождается ударами барабанов, ритм подчеркивается хлопками тысяч рук. Все больше женщин теснится на песчаной площадке. Каждая танцует сама по себе. Одни с серьезными лицами, другие улыбаются, даже смеются. Цветные одеяния широко развеваются — это принято во время танца. Ритм барабанов завладел женщинами, руки двигаются вверх, вниз, вперед, назад. Женщины делают маленькие шажки; все жесты скупы — размеренный, захватывающий, красивый танец.
Хотелось бы только узнать, о чем поет певица.
— О, это можно, можно! — восклицает сосед, обрадованный нашей заинтересованностью, вынимает блокнот и начинает записывать. Это совсем легко, певица как раз начала сначала. А песня повторяется несколько раз.
Да, каждая танцует сама по себе; на площадке перед нами воздух, кажется, колеблется от скользящих женщин в развевающихся одеяниях. Но это совсем не танец в одиночку! Здесь нет никого, кто бы хотел остаться в стороне. Даже те, чьих голов едва достигает свет ламп, сильными ритмическими хлопками принимают участие в празднике. И ты сам, вне зависимости от своего желания, вдруг замечаешь, что тоже ударяешь в такт ладонями.
— Извините, — говорит «индиго-синий», — если вас это интересует… — и начинает читать нам текст:
Мне кажется, если я правильно понимаю, что эта очень старая воинская песня, которую поют на вечере демократических сил, должна напомнить о старых доблестях, разбудить старую гордость. Она должна излечить от яда, который колониальное господство чужеземцев вливало в африканское общество более полустолетия… Я не успеваю сказать этого соседу. Подняв глаза, вижу перед собой женщину, маленькую, старую женщину, которая, улыбаясь просительной беспомощной улыбкой, говорит что-то непонятное, при этом она держит перед нами два мохнатых полотенца. Неужели я могу оставаться равнодушным, когда вижу то сочувствие, которое представительница женской секции проявляет к двум мокрым от пота чужеземцам?
— Они приглашают вас обоих, — переводит сосед, — танцевать вместе с ними.
— Как?.. А полотенца?
— Но ведь у вас нет таких одеяний, чтобы можно было размахивать ими! Что-то ведь надо иметь взамен…
Моего благодушия как не бывало. Танцевать с полотенцем? Выставить себя посмешищем перед всем городом? Но если мы скажем «нет»? И хотим ли мы отказаться? Разве не сидим мы здесь среди местных жителей, словно посетители в цирке? Моя жена принимает решение без промедления.
— Идем, — восклицает она, — ну, идем же! — И она размахивает своим полотенцем.
Мы танцуем. Раскачиваем полотенца, пытаемся делать такие же изящные и осторожные шаги, прислушиваясь к такту барабанов, подражая остальным, не подпрыгивая и не выламываясь. И это намного, намного труднее, чем казалось со стороны. «Мы танцуем под воинские песни, — говорю я своим рукам и ногам, — мы танцуем средневековые пляски Мали». Я так поглощен искусством размахивать полотенцем и движением собственных ног, что не вижу других танцоров: меня окружают лишь цветные тени. Цветной тенью кажется мне барабанщик, который с зажатым в коленях тамтамом извивается перед моей женой, совершенно так же, как на Дунае цыган-премьер, склонясь над дамой, наигрывает ей зажигательные мелодии. Но вот я слышу крики и аплодисменты. Танцоры, собравшиеся вокруг меня, с воодушевлением поднимают мою руку. Я забываю глупый страх, вновь обретаю доверие к себе и теперь справляюсь со своей задачей, без всякого сомнения, уже намного лучше…