Внутренние новеллы

Конечно иранцы кусали себе локти. Бытует легенда, что какой-то чиновник просто продал Фирюзу России. Когда он вернулся в Тегеран, шах велел залить ему горло золотом расплавленных монет, которые тот получил за сделку. Чисто азиатская любовь к дешевой театральщине. В 19 веке платили, разумеется, ассигнациями…

Вернемся, однако, в Ташкент. После двухнедельного пробега по Азии с заездом в покинутый по итогам монгольского нашествия старый Мерпт и старый Чарджуй, блужданий по музеям и базарам Бухары и Самарканда, трехдневного запоя в Навои, где Ксю когда-то училась в школе, отец ее был спецом по строительству атомных электростанций, Ташкент казался апофеозом современной цивилизации. У Сени можно было, наконец, забыть о том, что Восток — дело тонкое, особенно в исламо-эротическом аспекте, что утомляет и мешает насладиться экзотикой. Счастье и покой навсегда. Благо, вечность под этим высоченным азиатским небом вовсе не казалась метафорой. Время текло так медленно, что, кажется, от пробуждения где-то в два часа пополудни до пяти часов утра, когда все постепенно засыпали, проходила целая жизнь. И проходила она, надо сказать, неплохо, потому что мы целыми днями курили чуйку.

Надеюсь, про Чуйскую долину не надо рассказывать, все знают, что это такое. Только следует заметить, что в ту пору коноплю там еще не жгли и, вообще, никого особо не трогали, так что дури было много, очень много, и в любой момент могло стать еще больше. Сам Сеня ездил на берега благословенной реки пару раз и рассказывал какие-то совсем нереальные вещи. Можно было просто развести костер и улететь навсегда. Можно было заблудиться и попасть к царице До, которая умела заниматься любовью так, что после этого полгода не будешь ни с кем трахаться, обычная девчонка — просто детский лепет по сравнению с высокой поэзией. Ну и, конечно, «унесенные травой», сонмы призраков, которые по ночам в палатке нашептывают тебе свои истории. От хора их голосов невозможно укрыться. Ты проваливаешься в сон, а они бормочут и бормочут на тысяче разных наречий. Время от времени ты их понимаешь, время от времени это просто гул…

…У каждой эпохи и у всякой подобной местности свои герои и свои мифотворцы…

…Пустые карманы, до центра далеко, так что из дома мы выходили редко, да и сил, надо признаться, особенно не было. Трава знала свое дело, она легко умела сродниться с каждым, то есть превратить каждого в растение, и в этой растительной жизни присутствовала такая роскошная нега, что, казалось, вплыть по ней в смерть — лучшая участь, которую только можно себе пожелать.

Однако пару раз мы все же выезжали с Чиланзара всей кампанией. Перемещались на другой конец города. Это случалось тогда, когда у Сени появлялись лишняя мелочь — на дорогу. Так, однажды мы оказались в массиве Горького, в районе частных домов, где жили только узбеки. Там, у Фатимы и Саида, план просто сшибал с ног. Я сделал одну тягу, и меня унесло. Уже под утро, когда открыл глаза, увидел во всю стену фотографию моих московских друзей Офелии и Азазелло. Странно, — подумал я, — мне кажется, что еще вечером на этом месте была просто белая отштукатуренная стенка с трещинами. Хотел было спросить Ксюшу, но это оказалось невозможно. Подруга моя вроде бы в сознании, даже поднялась, когда мы собрались домой, но потеряла способность произносить. Напрочь. Как потом выяснилось, перед глазами у нее стояли совсем иные картинки…

В другой раз заехали к Тимуру, наполовину корейцу, наполовину каракалпаку, отец которого занимал какой-то пост в аппарате местного ЦК. Сам Тимур, надежно скроенный красивый парень лет двадцати пяти, постоянно курсировал между Бишкеком и Ташкентом с заездом в Казахстан, то есть гулял по Долине сколько ему вздумается и в любое время года. Наверное, в нынешние времена его могли назвать наркокурьером, но одно «но». Он ничего никогда никому не продавал. Да и зачем? По тем временам он получал от родителей денег столько, что истратить не мог. Да и не на что было. Одевали Тимура, как принца, от девушек — не отбиться, в Москве и Питере он уже пожил, и дальше Чуйки путешествовать ему совершенно не хотелось. Он был своего рода сталкер, звал и вел, заманивал и легко мог бросить. «Степь отпоет», — эта знаменитая хлебниковская эпитафия очень в его духе. Правда говорил он чуть по другому: «Долина примет», — но суть та же. Существовала у Тимура и его отдельная, хотя и типичная для эпохи, история. На развалинах Баласагуна — древней крепости на берегу реки — ему явился черный старец и поведал о том, как устроен мир. О созвездии Ориона, о девяти сферах, о расах, пришедших с разных звезд, и о многом другом. Смысл жизни открылся для него и не составлял теперь никакого секрета. Тимур не просто сразу понимал, что за человек стоит перед ним, но и точно знал место каждого поэта в космической иерархии поэтов, так что спорить об искусстве или еще о чем-либо с ним было совершенно бесполезно. Да и как поспоришь с человеком, которому внятна истина?