Мои родители обращали большое внимание на то, «что подумают другие». Из-за этой философии на людях мы строили из себя «идеальную семью» и были очень милы друг с другом, но дома мама и папа переставали улыбаться, болтать и шутить. Папа совершенно отдалялся физически, вербально, эмоционально, а мама орала, чтобы привлечь внимание.
Я все время жила с ощущением приготовлений к чему-то… у меня всегда была масса дел по дому. Посреди домашней работы я чувствовала себя счастливее всего, ведь у меня была своя роль. Я рано научилась сдерживать напряжение, предвидя, что надо будет сделать дальше — облегчить маме жизнь. Я сознательно старалась ни в чем не нуждаться и никого не просить, опять же чтобы немного уменьшить стресс.
Папа либо отсутствовал, либо спал. С тем же успехом он мог бы вообще не приближаться. Я помню взаимодействие с ним исключительно на расстоянии — я его боялась, хотя он никогда не прибегал к словесному или физическому насилию. В детстве у меня было к нему нейтральное отношение, зато мама вызывала очень сильные эмоции: я «заботилась» о ней, не беспокоя ее, не доставляя ей никаких проблем и стараясь предугадать, какой она хочет меня видеть. Впоследствии это переросло в ненависть к ней за ту дистанцию, которую она создала между мной и папой. Бо
льшую часть взрослой жизни я колебалась между стремлениями ей угодить и взбунтоваться против ее желаний в отношении меня. Будучи пятым ребенком из шести в семье, я очень хорошо помню, как папа иногда не знал, кто из нас — я. На работе он был трудоголиком, а мама навязчиво занималась домом. Сейчас я пытаюсь разобраться в некоторых своих чувствах к отцу. Я помню, как жила тихо и надеялась, что меня никто не заметит, и при этом жаждала любого внимания. У меня был лишний вес, и я всегда стремилась похудеть и сторонилась общества из-за своей внешности.Тихая жизнь продолжалась и в старших классах. Каждый раз, когда я приходила домой, у меня было чувство безопасности и защиты. Мне не хотелось никуда уходить, в отличие от братьев и сестер, которые занимались спортом, театром, речью и т. д. В колледже мало что изменилось. В кампусе у меня не было безопасного, защищенного места, и лишний вес стал для меня серьезной проблемой. Я не нашла направления для своего пути, поступала в три колледжа и в итоге проучилась всего два года.
Моя взрослая жизнь превратилась в выживание. Я не умела формировать и поддерживать отношения. Я порывала со всеми мужчинами, с которыми встречалась, съезжала от соседей по комнате, увольнялась с работы, когда начинались трения с начальством. От семьи я подсознательно держалась подальше. Из-за борьбы с лишним весом у меня развилась булимия. Я стала встречаться с человеком, противоположным тому, которого одобрила бы для меня мама, и в знак «независимого мышления» начала курить и выпивать.
Я страдала от хронической депрессии, изоляции, компульсивного переедания и диет. Я хотела показать другим, что у меня все в порядке, что мне ничего ни от кого не нужно, но внутри я нуждалась настолько, что всякий раз, когда у меня все же появлялся друг, я ожидала воплощения желаний от одного этого человека.
В «Анонимные обжоры» (Overeaters Anonymous) я пришла 3,5 года назад, чувствуя себя разбитой после цикла запойного переедания и прочисток желудка. Теперь я уже год не злоупотребляю едой. Я начала посещать психотерапевтическую группу взрослых детей алкоголиков: мне кажется, она мне подходит так же хорошо, как «Анонимные обжоры». Эти люди прямо как я, а я очень похожа на них. Однако я быстро осознала, что работа над выздоровлением очень болезненная. Психотерапия в этой группе началась больше года назад, и я посещаю занятия еженедельно.
Шесть месяцев я не чувствовала никаких эмоций — по крайней мере, я не могла их определить, — но я наблюдала за другими членами нашей группы. Они испытывали различные чувства по поводу текущих проблем, а также определяли и вновь переживали события из прошлого, слишком болезненные, чтобы почувствовать их раньше.
Мне захотелось рискнуть и раскрыться перед этими людьми. Во многом мной двигало желание продолжать воздерживаться от переедания. У меня начало появляться чувство коллектива как безопасной семьи, в которой можно развиваться и испытывать то, чего я не получала в настоящей семье. Хотя я боялась и не чувствовала себя достойной их времени и безраздельного внимания, мне удалось искренне поделиться некоторыми вещами. Постепенно благодаря реальным, честным взаимодействиям в группе и за ее пределами моя самооценка начала укрепляться. Я была готова признать, что у меня есть чувства, дать им определения и наконец выразить их, чтобы ощутить исцеление. Я отказалась от деструктивных паттернов в отношениях и в самовосприятии. Я увидела неотъемлемую ценность самого моего существования. Я рассказывала о том, каково расти в семье, где ты чувствуешь себя невидимкой, и правда о прошлом — таком, как я его воспринимала, — освобождала меня. Практика быть честной с собой стала центральным элементом выздоровления, хотя это далось мне непросто, учитывая, что я пришла на психотерапию без чувства собственного «Я». Я обнаружила: требуется время, чтобы получить даже слабый намек на то, что я имею право на саму себя. Чтобы создать здоровое «Я», мне пришлось день за днем смотреть в глаза своим чувствам при поддержке АО и групповой психотерапии.
