Внутренний суслик (СИ)

И я «наслаждался». Теперь повар готовил только те блюда, которые были сбалансированы, полезны и питательны, вместе со мной всегда ходил охранник или водитель, и ненавязчивое, но постоянное внимание мне было обеспечено. Отчитывались они лично перед Мари, а Тори я больше не видел. Постоянные командировки, разъезды по стране отдаляли нас друг от друга все больше, хотя куда уж больше. Тори каждый день присылал смс, интересуясь моим здоровьем и самочувствием. Сообщал, когда вернется. А приезжая, исчезал из вида. Либо бухал.

У меня никак не получалось застать его в нормальном состоянии, чтобы поговорить. А на все мои просьбы в смсках он обещал поговорить, но каждый раз что-то срывалось.

Последний раз, когда я его увидел, он был в своей комнате и допивал остаток прямо из горлышка бутылки.

— Тори, у тебя проблемы с алкоголем!

— Да я и сам вижу, что он уже закончился… Прости, Милош, мне пока нечего тебе сказать. Я очень устал и буду ложиться спать. Спокойной ночи.

И той же ночью я проснулся в своей постели и долго не мог понять, в чем дело, пока темная тень рядом с кроватью не качнулась, и сказала голосом совершенно трезвого Тори:

— Спи, спи Милош.

Утром я даже подумал, что мне это приснилось, но запах ватрушки в комнате был сильнее обычного.

После его очередного отъезда я зашел к нему в комнату за подушкой — с той, старой, запах уже выветрился. Тори только уехал, убраться в его комнате не успели, и мне хотелось перехватить его подушку перед тем, как заменят постельное. В корзине для мусора была куча смятых листов и я достал верхний, не самый скомканный, почитать.

«Мили! Любимый! Прости меня за дурацкое поведение за то, что я мудак. За ту пощечину у деда. За все плохие слова, что тебе говорил. Я не знаю, как тебе об этом сказать лично, и поверишь ли ты мне теперь…»

Ноги подкосились и я сел на пол, рядом с корзиной, вынимая и разглаживая другие смятые листы.

«Милош, милый Милош! Я не знаю, как к тебе относиться. Ты действительно изменился и изменил всех вокруг: меня, отцов, даже Альди и знакомых. Я боюсь этих перемен, потому что раскрыв тебе свои объятия и сердце, я стал беззащитным перед тобой, и твое признание убило меня. И теперь я не знаю, как верить людям, тебе, себе…»

Каждый последующий скомканный лист не повторялся, открывал мне что-то новое в отношении ко мне Тори, и видно было, что он силился высказать то, что у него на душе, но сам еще не мог определиться, как быть со мной.

«Ну правильно!», — Васятка философствовал на камушке, сложив на груди лапки. — «Ты рядом, беременный, влюбленный, никуда не денешься. Ему торопиться некуда.»

«Твоя скульптура божественна, я часто рассматриваю ее, Милош, и сердце болит от той грусти и безысходности, которую передал мастер, подметив ее в тебе. Я многое переосмыслил, думая, что потерял тебя, но твое признание снова все перевернуло с ног на голову. И мне очень трудно принять то, что наш ребенок Бубочка, которого ты носишь в себе, и которого успел полюбить я — от другого.»

«Мили, если ты меня простишь, давай попробуем…»

«Давай попробуем что? Пирог? Селедку с вареньем?» — бурчал сусел.

Все листы я вытащил, разгладил, сложил в папочку и спрятал у себя в комнате в чемодан. Потом прижимал к себе подушку и плакал навзрыд, понимая, что больше сделать ничего не смогу, все, что мог, я уже накуролесил. Дальше дело за Тори, но он же альфа. Упертый баран. Вместо того, чтобы прийти и поговорить со мной, он смотрит, как я сплю, бухает и пишет неоконченный роман из писем, где признается мне в любви и своей нездоровой тяге к такому непонятному мне.

Я попытался найти Рикки, который пропал с радаров, никакой информации о нем после тех слухов больше не было. Я даже подвязал постоянно блюющего Зорина нанять детектива, но и детектив не смог найти ни его след, ни след Войто.

Зори переносил беременность хуже, чем я, поэтому стал человеком настроения. Но ко мне у него было совершенно особое отношение — он всегда был мне рад и просил почаще к нему заезжать, потому что ему было рекомендовано побольше лежать, сказалась поздняя беременность. Он больше не боялся потерять мужа, потому что ему было совершенно не до этого.

Муж его всячески обхаживал, и не думал сбегать или менять его на молодого и стройного, но Зори чутко вслушивался в свое состояние и ему было однофигственно, что скажет муж.

— Зори, милый, я тебя люблю, — прежде чем приблизиться к капризному беременному, начинал издалека муж.

— А-а-аташол! — Зори был категоричен в то утро, когда я его навещал.

— Я тебе жареной картошечки принес со сладким лимонадом, — подлизывался Крис.

— Па-а-адашооол! — командовал Зори и Крис улыбался дурацкой улыбкой и кормил омегу с вилки.

Я бы не сказал, что Зори дурил. Просто он целиком и полностью отдался беременности и боялся сделать шаг влево, шаг вправо, чтобы не навредить ребенку. А остальное его просто не волновало.