Внутренний суслик (СИ)

В трейлере с разномастными хиппи, едущими на летний песенный праздник, — что-то типа Грушинского фестиваля, — вместе со мной ехало одиннадцать человек: три омеги, один из которых был беременным на раннем сроке; его альфа — весь в татушках и дредах, который заботливо останавливал трейлер каждый раз, когда его синюшному мужу хотелось поблевать, и все вываливались из машины и дышали воздухом с другой стороны от трейлера под неприглядные звуки; два колоритных альфы — свободных, по крайней мере я не заметил их интереса к имеющимся двум омегам и альфа-водитель с желтым ежиком волос; три беты разного возраста и внешнего вида. Видеть сразу столько нетипичного вида представителей альф, бет и омег было очень непривычно. У всех, кроме меня, были татушки, яркий цвет волос, разноцветные шмотки. Путешествовать с этой компанией после того домашнего аристократического общества, в котором я провел так много времени, было странно. Так странно, что я должен был бы почувствовать воздух свободы и дышать им с радостью, но этого не было — вина тяжким грузом обрушилась на меня и придавила неподъемным камнем.

Я перебирал события последних дней, чтобы частично очистить совесть: письмо, которое я оставил Тори на столе в отеле, писалось целую неделю. Я выверил его, тщательно подбирая слова, многажды переписывая, пока не привел в идеальный вид. Мне кажется, я запомню его на всю жизнь дословно: «Я знаю, что словом «прости» нельзя решить любую проблему, и все же прости, если сможешь, Тори».

«Ты думаешь, что идеалист? Что сделал всем хорошо? — встрепенулся Василий. — Хер! Ты никого не пожалел! И никому не сделал лучше! Ни родителям, ни Бубочке, ни себе! Эгоист сраный!»

«Заткнись, блядь. Лучше молчи, как раньше».

Своих родителей Тори отправил в санаторий на месяц, чтобы поправить здоровье, в тот же день, когда мы уезжали на праздник города. Они пока ничего не узнают, а потом… потом будет суп с котом. Я не должен отвечать за всех: у меня своя жизнь — у них своя. Бизнесу мужа это ничем не повредит, если он будет придерживаться предложенной мной схемы поведения.

«Ну коне-е-ечно! — протянул злобный Василий, косплея уточку. — Не ищи меня, распусти слух о том, что я поправляю здоровье за границей, и акции не пошатнутся — охуеть какой чудесный выход на пару месяцев!»

«Вась! — миролюбиво протянул я. — Может, хватит злиться? Ты хоть меня пожалей, а? Ну жопа, но ведь не «жопа-жопа» — выкрутимся, Васят, не впервой, зато будем с тобой вдвоем, и никто не будет нас ненавидеть. Только ты и я, Вась. Ну, не дуйся!»

Василий демонстративно передернул плечами, так и оставаясь статуей, и только кончик драной метелки хвоста нервно дернулся.

Вернувшись мыслями к последним дням, проведенным со свекрами, я, как драгоценности, перебирал мгновения общения с Мари и Севи. Как менялось лицо о-папы мужа, когда он гладил Бубочку, особенно в те редкие моменты, когда фасолинка толкалась — еще слабо, но уже понятно было, что это не съеденные за завтраком фрукты. Как он говорил, что любит меня, и даже когда я вспомню все, что было «до беременности», как обтекаемо и необидно называл Мари мою измену сыну, то это не изменит меня и прошлым я уже никогда не стану. Потому что память не то же самое, что личность. Моя личность изменилась и стремительно развивается. И чтобы я не боялся делиться с ним самым-самым страшным, потому что он будет тем человеком, который ночью с фонариком поможет закапывать труп, если я кого-то случайно или намеренно убью.

Свекр все пытался меня расшевелить, вывести на откровенный разговор, допытываясь, почему я такой тревожный, предлагая в своей манере ненавязчиво, как обычно, ласково и мудро то сменить обстановку в комнате, заметив, что я не люблю розовое, то заводил разговор, что Бубочке нужен новый дом — у него и место присмотрено на окраине города чудесное, и архитектор знакомый очень толковый есть, и построят его как раз к рождению малыша. А разговоров про мою мрачную книгу, которая, наверное, и ввергает меня в такое состояние, вообще было много — каждый день по нескольку раз. Но у меня всегда наготове были другие, встречные предложения, которыми я не отвечал ни да, ни нет, губки бантиком не ставил, черное-белое не носил, и всячески увиливал от таких бесед, выскальзывая то в туалет, то отдать распоряжения Хирси, то за кисленьким, то полежать, потому что «затошнило»…

— Эй, Николя! — выдернул из воспоминаний голос альфы, который тут негласно был за главного.

«Тебя зовут, придурок», — буркнул Васятка, привлекая мое внимание.

Это с его легкой лапы я взял себе это имя, когда он в очередной раз на реплику Мари съязвил:

«Давай-давай, мой Коля-Бок недоделанный, отвращай от себя свекра, пусть ненавидит тебя уже сейчас…».

«Вот! Спасибо, Васятка! Буду Коля Боков. Или, еще лучше — Николя Боку! Чудесное имя!»

— Спишь, что ли? — Колтон потряс меня за плечо. — Сейчас заедем в одно кафе, айда с нами, потом ночью жратвы не будет, а здесь нормально кормят, не отравимся.