Внутренний суслик (СИ)

Мне было неловко срывать друга с концерта, да и Васяка почти оторвал рукав, дергая за него возмущенно, поэтому я решил остаться до завтра — одна ночь погоды не сделает.

— Во сколько вы завтра выступаете?

— Открытие в девять утра, мы поем примерно в одиннадцать.

— Значит, поедем после выступления, — заставлять Колтона пропустить выступление было бы свинством — просто постараюсь не отсвечивать, а завтра в обед уже уеду.

— Спасибо! — с чувством произнес Колтон, и нерешительно прикоснулся к моей ладони. — Ты так стойко переносишь лишения, что рядом с тобой чувствуешь себя каким-то недоальфой. Ты же наверняка хочешь чего-то особенного, но за тобой просто некому поухаживать. Проси меня на правах друга, буду исполнять твои желания.

Я вспомнил про заячьи ягоды и улыбнулся. Хотелось купаться, но Василий меня еще вчера предупредил, что парик не удержится, и все инкогнито пойдет коту под хвост. Мы с ним представили уплывающий по реке парик и поржали вдвоем. А я очередной раз раздраженно почесал голову — ходить в парике и спать в нем, было адским мучением. Каждый день я расчесывал эту гриву, то делал хвостик, то заплетал косички — на большее парика не хватало, иначе было бы видно, что волосы не мои. После косичек на меня стали странно коситься еще в автобусе, и Бисси в своей манере сказал:

— Ник, в этих косичках ты вылитая мечта педофила, да еще с животом. Просто атас! Ты даже во мне пробуждаешь что-то темное и неприличное, чувак.

А большого выбора-то и не было. Сегодня я разделил волосы на косой пробор и сделал два низких хвоста, закрепив парик, как обычно, заколками.

— Сок березовый хочу, кисленький, настоянный на сухофруктах или жареном зерне, — я вспомнил холодный квасок, который делал папа, еще когда мы жили в деревне, и горло перехватило.

— Ээээ… Поищу, Ники, — альфа был ошарашен просьбой и дезориентирован.

— Ник! Николя! Он написал! — на меня налетел Жу, сжимая телефон в руке. — Встреча на «Большом костре», через час, — его возбуждение сменилось ужасом, и он оглядел себя, — бля! И в чем мне теперь идти?

— В трусах и колготках. И не перепутай, Кутузов, — засмеялся я, — на голову — не трусы! — но увидев страдальческий взгляд готового заплакать омеги, смягчился. — Давай рассуждать логически: он приехал, хочет встретиться, он видел тебя в несуразном виде и не передумал, — мне кажется это гарантия того, что ты ему уже нравишься — и твой голос, и облик, и изюминка, — по мере монолога лицо Жу разглаживалось, и надежда стала разгораться в глазах. — Сам он тоже дурковатый, раз предложил прийти тебе в колготках, так что это ты должен опасаться, что он тебе не понравится, дурачок!

Через час мы были на традиционном вечернем сборище у «Большого костра» и по мере продвижения к центру я все больше и больше расстраивался, что не остался в палатке. Колтон бы меня одного там не оставил, а мне не хотелось привязывать его к себе фигурально. Многие приветствовали нашу группу, почти все рассматривали меня, ну, или мне так казалось.

Вокруг были разбросаны солдатики для охраны правопорядка, в центре находился костер — и совсем не большой — обычное кострище, просто рядом с ним была оборудована площадка для выступлений. Сейчас там пел маэстро о любви и, заметив нашу группу, махнул головой, приглашая подойти, не прерывая песню. Но я, яростно замотав головой, так что даже врезался в какого-то бритого альфу, стал искать место, куда можно было забуриться и спрятаться от всех подальше.

— Смотри! Смотри! Зайчики! — Жу шепотом заверещал, показывая пальцем на группу здоровенных мужиков с детскими колготками на голове, сидевших поодаль с гитарами в руках. Пятеро бугаев в косухах, с заклепками и шипами смотрелись в этом аксессуаре дико смешно, но они делали морду кирпичом, как будто, так и надо.

— ОЙ, — Жу замер, запнувшись, и на него налетели Бисси с Волли, Билл и Вилл и завалили растерянного омегу. На нас обратили внимание все, потому что это «ОЙ» перекрыло песню барда. Один из «зайчиков» поднялся и подскочил к Жу, поднимая того из кучи-малы и отряхивая. Торчащие уши красных колготок из верхнего кармана клетчатой рубашки Жу и синие на голове альфы все объяснили без слов, и Жу покраснел, как вареная свекла. Мне показалось, его сейчас удар хватит, но альфа вынул из кармана чудом не помявшийся цветок, вручил покрасневшему омеге и мягко сказал:

— Привет, Жу. Узнал?

Вокруг поднялся гомон, смех, аплодисменты и я, улыбаясь, оглядывал толпу, в надежде выискать место понезаметнее, когда в мою руку вцепился какой-то юнец и звонко заверещал:

— Ми…

— … стер Николя Боку, — выразительно глядя на «Папино несчастье» — бритого, с коротким ежиком волос; удивленного и восхищенного; в зеленой солдатской форме; худого и носатого альфу. — Иначе, — я угрожающе зашипел, — я всем расскажу про бутылку.

Я ухватил его за руку и повел в боковой проход, вытаскивая из толпы.