Внутренний суслик (СИ)

Раньше я мог написать смс или позвонить тебе, прочитать тебе таблицу умножения или послушать, как ты возмущенно сопишь в трубку, а теперь у меня нет и этого. Ты скрылся и забрал у меня право чувствовать, как толкается наш малыш, рассказывать ему про глупых маленьких ежиков, видеть, как он растет. Я надеюсь, что ты меня простишь, простишь мое упорство и нежелание признать, что люди меняются. Ты действительно изменился. И изменил меня. Я тоже не такой, каким был раньше. Оказывается, любить — это очень больно. Но я буду ждать столько, сколько тебе понадобится, чтобы простить меня. Я люблю вас, мои звездные мальчики».

Следующее послание было написано еще через пять страниц комментариев.

«Если бы я мог отмотать пленку назад и переиграть все, что говорил тебе, все было бы иначе. Я был глух и слеп, утопая в работе, не веря своим глазам и тебе — если бы ты знал, как я сейчас сожалею об этом! Сейчас работа для меня единственное и самое мощное лекарство, но и оно перестало действовать. Меня греет то, что ты взял с собой желтых утят, и они радуют тебя в твоем добровольном изгнании, и дарят тепло и улыбку. Знаешь, Милый, как бы далеко ты не убежал, совершенно не важно, какое расстояние между нами — ты с малышом у меня там, где сердце. Знай, что вас любят и ждут дома. Всегда».

Я домотал уже до конца комментариев, думая, что больше Тори ничего не написал, но тут увидел еще одно и сердце екнуло.

«Милый, прости меня. Я буду повторять это до тех пор, пока ты не поверишь мне. Я мог бы найти тебя и забрать домой, но я больше не повторю своих прошлых ошибок, не доверяя тебе. Я буду ждать, пока ты сам решишь вернуться, доверившись мне. Я хочу, чтобы ты понял, что известность, богатство и слава лишь шелуха. С разбитым сердцем нельзя быть счастливым — можно стать успешным человеком и хорошим отцом, но всю жизнь оставаться несчастным. Я не хочу тебе такой судьбы, Милый. Я хочу сделать тебя счастливым, тебя и малыша, которого тоже люблю, потому что он — часть тебя. Позволь мне. Вернись, Милый».

В голове шумело, я оказался в толпе с бутылкой водяры в руке и очнулся, когда кто-то спросил: «Водка?». Омега лет тридцати, в приличном костюме и с модной красивой стрижкой смотрелся здесь инородным элементом, именно он спросил меня про бутылку.

— Will you? — я протянул водку странному омеге, почему-то заговорив по-английски. Вокруг шумела толпа на фоне знакомой мелодии, льющейся из динамиков.

— Я тебе вылью! — возмутился тот. — Наливай! — он протянул пластиковый стаканчик, и я бездумно набулькал полный стакан.

— Не в курсе, кто автор песни? — он мотнул головой на сцену, скривив лицо, как будто собираясь заплакать.

Я глянул на выступающих, Колтон смотрел на меня со сцены, стоя возле микрофона, остальные отрывались на припеве: «И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет, как здорово…»

— … что все мы здесь сегодня набрались, — на чистом русском пел омега странной наружности. Он одним глотком выпил полстакана водки, занюхал рукавом и с тоской посмотрел на двух альф, стоящих у боковых ступенек на сцену, не пускающих никого, кроме выступающих.

Я хлопал глазами, не веря себе.

«Наверное, обознался. Так не бывает. Вась, ты тоже слышал? На каком языке он это сказал?»

— Я… Я — автор, — ответил ему по-русски и тот вытаращился на меня так же, как я на него до этого.

— Ты тоже попал? Давно? Откуда ты? — затараторил омега, вцепившись в рукав футболки.

— Из Москвы. А ты? — жадно схватил я его за воротник футболки, краем глаза замечая, что Колтон спрыгнул со сцены и пробирается через толпу, как пловец, разрезая собой плотно стоящих и подпевающих фанатов.

— Из Самары. Я Олег. А тут… — он сглотнул и жадно оглядел меня безумным взглядом.

— А я Тася…

— Так и знал. Сколько раз говорить, чтобы ты не бормотал на этом дурацком языке! — зло и яростно донеслось до меня и омегу выдрали из моих рук, раздался треск футболки, и руки обожгло болью. Альфа, чуть больше этого омеги, одетый так же стильно, как и Олег, тащил того за руку, матерно ругаясь и обещая все кары на его голову. — Я предупреждал, что это последний раз? Предупреждал? Мое терпение кончилось. По тебе плачет дурка! — доносилось до меня среди какофонии звуков. — Марш в машину живо!

Я пытался двигаться за ними, но, оберегая живот от плотной массы зрителей, у меня плохо получалось.

— Как тебя зовут? — громко закричал я вслед.

— уоои ауч, — неразборчиво донеслось до меня, и я был готов заплакать от безвыходности ситуации, но тут мне на глаза попался Роджерс и я привлек его внимание к себе, махая рукой, и показал в сторону удаляющейся парочки, перекрикивая шум:

— Роджерс! Иди за парочкой, да, да! Вот тем омегой! Узнай о них побольше! Быстрее! Пожалуйста!

Публика заулюлюкала, захлопала, засвистела, вскидывая руки в едином порыве, и мне пришлось обхватить живот руками, чтобы обезопасить Бубочку от взвинченной толпы.

— Ники, — сзади на плечо легла рука Колтона, — что случилось? Ты поругался с омегой? Кто он? — Колтон громко говорил, хоть и был рядом, и оберегал меня от толчков руками, выводя из толпы.