Внутренний суслик (СИ)

— Да что ты знаешь? Ему, — он опять мотнул головой в мою сторону, — ничего не надо было делать. У него была только одна задача: забеременеть и родить ребенка. Никто от него не требовал ни любви, ни заботы, а он убежал с каким-то первым встречным специально, чтобы досадить мне. Тот Милош и этот, о котором ты рассказываешь — две совершенно разные личности. Не верю я, что человек может так меняться даже после амнезии. Это очередная маска, он просто умеет втираться в доверие, как никто. Когда ты узнаешь его получше, будет уже поздно — он разобьет и твое сердце тоже. Не верь этой смазливой мордашке и грустным глазкам, иначе окажешься в таком же положении, как и я, и его родители, и все, кто поверил ему, — Тори говорил тихо и зло, разглядывая меня пристально — каждую черточку: выступающие косточки ключиц; часть метки, выглядывающей из-под майки; длинные белые косички со сползшими голубыми резиночками; тонкие запястья; кисти рук, охватывавшие подтянутые к груди острые коленки в пижамных штанах; тонкие щиколотки; узкие ступни с длинными пальцами, и все по новой.

Суслик возмущенно замер, но тут же выдохнул:

«Аплодируем, аплодируем, закончили аплодировать».

— А ты чудесно умеешь извиняться, — Иридик желчно усмехнулся. — Неужели чувство злости так довлеет над тобой, что даже жизнь деда не играет никакой роли? А необоснованное рукоприкладство оправдывается прошлыми поступками? Так может и мне сейчас выдрать тебя хворостиной за твои прошлые набеги на мой сад, растоптанный огород, выбитое стекло, разбитое сердце моего мальчика?

— Ири! Вот умеешь ты все вывернуть наизнанку! Иди ко мне в команду переговорщиком — ты все еще можешь быть в строю.

— Жаль, Тори, жаль. Из тебя вырос первостатейный говнюк. А был чудесный, открытый, добрый мальчик. Не ожидал…

Ториниус вскочил с кресла и снова потер плечо:

— Хватит! Иридик, не лезь в мою жизнь! Ты ничего о ней не знаешь! Я благодарен тебе за помощь деду, но сейчас мне надо поговорить с мужем. Оставь нас, пожалуйста!

— Иридик, — я потянулась за куклой, сидящей на столе рядом, погладила ее по волосам и протянула омеге, — возьмите, пожалуйста, за помощь, оказанную Ашиусу. У меня нет ни копейки денег, и зовут меня никак — все, что у меня есть, это мой розовый чемодан с кофточками и эта кукла, сделанная своими руками. Если бы не вы… Дед… Возьмите, пожалуйста! Радеуш назвал куклу Лапочкой.

Ири подошел ко мне, взял ее в руки и тепло улыбнулся мне:

— Спасибо, детка. Я беру ее не в уплату за заботу — я беру Лапочку на память о тебе.

Омега развернулся к моему мужу:

— Ты заберешь его с собой? Его здесь затравят — ты знаешь, какое тут нетерпимое общество ко всем, хоть как-то отличающимся от них. Дед болеет, а моих сил и слов будет недостаточно.

— Мне некуда его сейчас забирать.

— Ну что же… Детка, — он обернулся у двери и посмотрел на меня, — ты хочешь с ним говорить? Если нет, я останусь здесь.

— Ири! Не делай из меня маньяка! Я не собираюсь его трогать даже пальцем! — зашипел Тори.

— Извинись, Ториниус. Извинись перед своим мужем, и я уйду.

Я решительно встряла в их перепалку:

— Спасибо, Иридик! Не надо! Мне не нужны вынужденные неискренние признания этого человека. Можете идти — я не боюсь, спасибо, я справлюсь.

Когда за омегой закрылась дверь, Тори походкой хищника подошел ко мне и сел на кровать, близко наклонившись к моему лицу, и мне пришлось сползти ниже, почти улегшись на кровати, лишь бы разорвать такой близкий контакт.

— Во-первых: я хочу извиниться за пощечину, прости, — холодно произнес альфа, — я не разобрался, был зол. Больше такое не повторится.

— О! — Я приподняла указательный палец. — Тише! — прислушалась я. — Слышишь?

— Что? — Тори нахмурился и повел глазами в сторону, прислушиваясь. — Что?

— Грохот слышишь? — я тоже нахмурила брови, вслушиваясь. — Это сдохли и упали три, нет, четыре слона в соседнем лесу.

— Какие слоны? Почему сдохли? — опешил муж и положил ладонь на лоб, измеряя температуру.

— У нас так говорят, когда случается что-то невозможное. Чтобы ты извинился, особенно когда виноват, мало одного сдохшего слона, — хмыкнула я.

Тори оценивающе оглядел мое лицо, зацепившись взглядом за что-то на правой скуле, очевидно, там остался синяк после его пощечины, снял руку со лба и провел подушечками пальцев по лицу, еле касаясь.

— В какие игры ты играешь? — прошептал он, обводя большим пальцем мои губы.

В паху у меня заметно потяжелело и дыхание слегка сбилось.

«Упс», — вытаращил смущенно глаза суслик, прижал круглые ушки к голове и ретировался в норку.