Внутри, вовне

Например, еще когда приехал «Зейде», мама отрядила особые кухонные полотенца с красной полоской для вытирания мясной посуды, а особые — с синей полоской — для молочной. Как-то в субботу я мыл тарелки, а моя сестра Ли их вытирала. Я заметил, что она вытирала тарелки из-под мяса полотенцем с синей полоской. Во мне, наверно, взыграло настроение, подхваченное в иешиве, и я обратил ее внимание на то, чем она вытирает. Это была с моей стороны ошибка. Ли в тот момент была чем-то озабочена: то ли мыслями о Корнеллском университете, то ли трудным экзаменом, то ли неудачным романом, то ли какой-то ссорой в колледже Хантера. Короче, Ли швырнула полотенце мне в лицо, заорала, чтобы я тогда сам и вытирал тарелки, вызывающе крикнула, что если она так грешит, вытирая эти тарелки полотенцем с синей полоской, то пусть Бог поразит ее громом, и пулей выскочила из квартиры. Ли становилась день ото дня красивее, но ладить с ней становилось все труднее.

Этот случай меня обеспокоил. На следующий день в иешиве я рассказал о нем своему приятелю, добродушному бруклинскому парню, с которым я вместе учил уроки, — нисколько не фанатику, а даже наоборот, большому любителю кока-колы.

— Неужели Бог может поразить меня громом, — спросил я его, — если я буду вытирать тарелки не тем полотенцем? В чем тут смысл?

— Как только ты идешь хоть на какой-то компромисс, — сказал он торжественно, — начинает разрушаться вся вера. Нужно строго придерживаться правил.

Я не был удовлетворен: должен был существовать какой-то лучший ответ. Я решил узнать, что думает об этом Коцкер-Илуй.

Коцкер-Илуй — то есть «гений из Коцка» — был из тех, кого нельзя было даже заподозрить в пристрастии к кока-коле. Я сомневаюсь, что он когда-нибудь хотя бы слышал это слово. В классе, где мы изучали Талмуд попарно, он занимался в одиночку: бледный, тщедушный, всегда в черном, он стоял в углу комнаты за пюпитром, на котором лежал Талмуд, раскачивался и бормотал. У него не было напарника, потому что никто не мог бы за ним поспеть. Говорили, что он собирается одолеть весь Талмуд к двадцати годам, что было фантастическим подвигом. Как бы рано вы ни появлялись в классе, Коцкер-Илуй был уже тут, бормоча и жестикулируя над томом Талмуда. Как бы поздно вы ни уходили, Коцкер-Илуй оставался еще позже. Никаких английских предметов он не изучал. Он был одинокой, привилегированной, внушающей суеверное почтение маленькой знаменитостью.

Коцкер-Илуй знал «Зейде» — или, может быть, он знал его отца или деда. Встречаясь со мной, Коцкер-Илуй всегда спрашивал меня о здоровье деда — спрашивал, конечно, на идише. Если Коцкер-Илуй и знал английский — а я полагаю, что, захоти он, он мог бы выучить его за сутки, — он никогда этим языком не пользовался. «Зейде» мне говорил, что я должен короче сойтись с Коцкер-Илуем. Но я не собирался с ним дружить. Он меня пугал.

В тот день я увидел Коцкер-Илуя, когда мы стояли в очереди к фонтанчику с питьевой водой. Я был впереди него, и я предложил ему занять мое место, но он отказался. Тогда я спросил:

— Послушай, можно задать тебе глупый вопрос?

— Честный вопрос не может быть глупым, — ответил он мягко.

По дороге обратно в класс я рассказал ему, что случилось. Поглаживая подбородок, как будто на нем уже росла борода, Коцкер-Илуй долгим взглядом посмотрел на меня и спросил:

— Что ты сейчас учишь?

— «Как нога», — ответил я.

«Как нога» — это глава, в которой рассматривается вопрос о нанесении ненамеренного ущерба. В качестве основы разбирается дело пастуха, который прогнал свое стадо по общественной дороге, а стадо копытами попортило покрытие. Чтобы объяснить внутренний смысл двух слов «Как нога», по-английски потребовалось бы написать целый абзац. Надеюсь, читатель позволит мне без этого обойтись.

В глазах Коцкер-Илуя засветилось удовольствие. Мы уже стояли возле его пюпитра. Он открыл Талмуд и поглядел на меня, поглаживая несуществующую бороду.

— «Как нога», — сказал он. — «Как нога»! Ты учишь такую потрясающую главу, как «Как нога», а тебя беспокоят какие-то полотенца.

И он снова стал бормотать и раскачиваться.

* * *

Вы помните Джулиуса Левина — того самого оратора из еврейской школы, который потом стал Джудой Ливисом, знаменитым реформистским раввином? Ну так вот, оставив Коцкер-Илуя, на кого, вы думаете, я тут же наткнулся? На Левина. Он был уже не приготовишкой, а студентом второго курса колледжа — красивый юноша в сбившейся набок крошечной ермолке, елозившей по пышной шапке рыжеватых волос.

— Боже, Дэви Гудкинд! — воскликнул он в полнейшем изумлении. — А ты что здесь делаешь?

Я объяснил ему про «экзамены Риджентса». Пока я говорил, он качал головой и махал на меня руками, словно отваживая привидение.

— Нет, нет! — сказал он. — Ты сам не понимаешь, что делаешь. Беги отсюда, беги. Это место — сущий ад на земле. Слушай, пойдем ко мне в общежитие, поболтаем. Так приятно раз в кои веки увидеть кого-то из внешнего мира!

— Джули, сегодня же пятница, мне нужно рано попасть домой.

— Думаешь, я не знаю, что сегодня пятница? Пошли!