Внутри, вовне

Джон Уортингтон был первым в моей жизни христианином, с которым я говорил, что называется, как мужчина с мужчиной. Мне тогда только что стукнуло пятнадцать лет. Уолл-стритовский кабинет мистера Уортингтона казался мне декорацией из фильма, а сам он напоминал киноактера: дородный, в идеально сшитом костюме, чрезвычайно респектабельной наружности, он говорил на очень культурном, изысканном английском языке. Задав мне несколько суровых вопросов, он неожиданно рассмеялся.

— Вы напоминаете мне Илью, — сказал он. — Я уверен, что в Колумбийском университете вы будете делать успехи.

Меня удивило, что он назвал папу Ильей; вне семьи, для своих деловых знакомых он всегда был Алексом. Мистер Уортингтон протянул мне письмо, напечатанное на машинке:

— Ваш отец хотел, чтобы я вам это показал.

Я прочел:

«КОЛУМБИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

РЕКТОРАТ

Дорогой Джек!

В ответ на Ваш запрос могу вам сообщить, что Израиль Дэвид Гудкинд принят в университет.

Искренне Ваш…»

После этого мистер Уортингтон долго распространялся о моем отце; он сказал, что восхищается Ильей Гудкиндом как человеком и всегда будет стоять за него горой, что бы тот ни задумал. Я, как сейчас, слышу его голос, произносящий имя Илья — слегка покровительственно и в то же время любовно, как это бывает у христиан. А про письмо он больше не сказал ни слова.

А вечером папа сказал мне на идише:

— В первый раз за не знаю уж сколько времени я попросил гоя об услуге, потому что я слышал, что в Колумбийском университете есть какая-то процентная норма для евреев. Ну, Исроэлке, теперь держись: покажи им, какие они были дураки, когда зачислили тебя в четвертую категорию.

Глава 40 Колумбийский университет

Сентябрь 1973 г.

Сегодня, в 9 утра по израильскому времени, позвонила Сандра. Она, видимо, не сообразила, что будит нас в три часа ночи. Я услышал ее голос, звучавший, как в эхо-камере:

— Алло, алло! Это я, Сандра!

После этого разговор почему-то прервался и послышался отбой.

Мы с Джен сидели на кровати, притворяясь друг перед другом, что мы ничуть не волнуемся, и ждали, пока снова раздастся звонок. В последнее время палестинские террористы просто как с цепи сорвались: они взрывали израильские автобусы, бросали гранаты на рынках и тому подобное. Недавно они ворвались в какую-то школу и убили нескольких детей, прежде чем армия взяла школу штурмом, освободила остальных детей и прикончила террористов. И вот в такое-то время наша дочь прохлаждается в Поле Мира — рядом с Газой и Синаем.

Пока телефон зазвонил снова, прошло десять минут — и это были чертовски долгие десять минут. Джен просто вцепилась в трубку. Но нет, ничего не случилось, у Сандры все в порядке. Просто она решила повременить с защитой диплома и остаться пока в Израиле. Она уже позвонила своему заведующему кафедрой в университете, и он сказал: ладно. Она уверила меня, что ни на йоту не изменила своего мнения об Израиле, но у нее сейчас появляется все больше и больше материала для дипломной работы, и она не хочет этого упускать.

Я спросил ее, что она думает о нападении террористов на школу. Она, поколебавшись, сказала, что, судя по всему, большинство убитых детей застрелили солдаты, которые все сделали не так, как надо; и вообще, ничего такого не случилось бы, если бы Израиль отдал обратно оккупированные территории. Я не стал спорить, хотя до того, как Израиль оккупировал эти территории, такие нападения случались куда чаще. Только в те годы Сандра была еще школьницей, она то и дело в кого-то влюблялась, и ей тогда было не до политики. Но в последние годы она стала большим специалистом по международному положению, а на мои взгляды она плевать хотела. Что же до того, что я работаю в штате президента, то она уже не раз и не два намекала, что это, вероятно, преступное умопомешательство. Я поблагодарил ее за то, что она не забывает звонить, и попросил ее передать от меня привет Эйбу Герцу. Она что-то злобно пробормотала и повесила трубку.

Да, мир изменился с тех пор, как я учился в Колумбийском университете. Когда в тридцатых годах Ли отправилась в Палестину, путь в один конец занял у нее целый месяц. А сейчас вам достаточно сесть в самолет «Эль-Аля», там пообедать, почитать книжку, чуть-чуть вздремнуть — и вы уже в Тель-Авиве. Мы беседуем с нашей дочерью, которая на другом краю света, в Святой Стране, так, словно она — рукой подать, у себя в общежитии. Марк Твен описывал Палестину как бесплодную пустыню, где нет ничего, кроме развалин, а теперь там по современным автострадам мчатся табуны машин между апельсиновыми рощами, полями и виноградниками, как в Южной Калифорнии; да Израиль и впрямь начинает даже чересчур напоминать Калифорнию. Иной раз я думаю: кому сейчас может быть интересна вся эта моя писанина про Колумбийский университет сорокалетней давности?