Внутри, вовне

Железная Маска — это студент предпоследнего курса по имени Марк Герц. Я впервые встречаюсь с ним только в середине семестра. Войдя в редакцию, я замечаю за редакторским столом какого-то незнакомца. Он беспрерывно курит, у него круглое лицо, коротко остриженные каштановые волосы, тонкие, плотно сжатые губы и холодный взгляд. Работая над своей статьей, я поглядываю на него. Он быстро черкает какие-то страницы синим карандашом и кладет их на поднос для набора.

— Спасибо, Марк, — говорит ночной редактор.

Он просматривает подготовленные страницы и прыскает, а Железная Маска встает, надевает очень поношенное суконное пальто и закуривает очередную сигарету. Я пялюсь на него во все глаза, а он бросает на меня быстрый равнодушный взгляд и затягивается сигаретой. Затем он уходит, а я сижу за машинкой, и у меня почему-то сильно колотится сердце.

* * *

Оглянуться не успеваю, как подходит к концу первый курс. Я, конечно, кое-чему выучиваюсь: Платон, Аристотель, Спиноза, Мильтон, Данте, Джон Стюарт Милль, Торстейн Веблен — и никаких синих книжечек, а сплошь толстенные фолианты; и еще зоология, психология, тригонометрия, французская драма и Бог ведает, что еще. Но это все — дело десятое. Главное для меня — это «В час досуга».

И железная Маска, и П.Д.К. готовы брать в этот раздел любые хорошие материалы. Я состязаюсь с Биберманом: у кого первого примут стихотворение. Наконец-то я понял, что Биберман объявил мне войну. Что ж, как колумбийский первокурсник я всего лишь смущенный бронксовский еврей, пытающийся пробраться в переднюю Внешнего Мира; но в поединке с Монро Биберманом я готов к бою. Пусть он рано или поздно поймет, что его соперник — не кто иной, как Минскер-Годол!

Мне, конечно, нужно выбрать себе псевдоним. Сначала я хочу — в стиле Марка Герца, который эксплуатнул Дюма, — назвать себя Д’Артаньяном. Нет, это слишком в лоб. Может быть — Виконт де Бражелон? И тут-то, в порыве вдохновения, меня вдруг озаряет: Виконт де Браж. До сих пор, когда я бываю в Колумбийском университете на вечерах встречи, каждый раз кто-нибудь, уже лысый и с порядочным брюшком, нет-нет да и окликнет меня: «Привет, виконт!» — а кто поостроумнее, иногда добавит: «Comment ça va!»

Собственно говоря, сперва состязание начинает выигрывать Биберман: у него первого принимают какую-то шестистрочную эпиграмму, подписанную инициалами М. Б. — никакой фантазии! — про возлюбленную, которая оказывается коровой. Я в дежурство и того и другого редактора прикноп-ливаю свои стихи к доске объявлений. Питер Куот, бегло проглядев мои творения, бросает их в корзину для бумаг. А мои стихи, попавшие в руки Герца, вообще бесследно исчезают. В один прекрасный день в редакционную комнату входит Железная Маска собственной персоной; он выглядит очень усталым и потрепанным; на нем старая шляпа в пятнах от пота и поношенное суконное пальто с чересчур короткими рукавами. Он снимает с доски мое стихотворение и читает его. Наверно, мой взгляд его буквально обжигает, потому что сквозь комнату, набитую людьми, он направляется прямо ко мне:

— Это ты Виконт де Браж?

— Да.

— Неплохо! Продолжай в том же духе.

Через неделю я прорываюсь на его юмористическую страничку с балладой — традиционной французской формой стихотворения из четырех строф, с очень сложной рифмовкой. Боже, что я чувствую, когда открываю «Зрителя» и вижу там свое стихотворение, занимающее чуть ли не полполосы, за подписью Виконт де Браж! А через неделю Куот принимает от меня стихотворение в форме рондо. Начинается жизнь!

На следующий день, войдя в комнату и видя Куота за письменным столом, я гордо подхожу к нему и объявляю:

— Привет! Я Виконт де Браж. — Он взглядывает на меня таким же неузнавающим взглядом, как раньше. — Спасибо что взял мои стихи.

— Кстати, «враг» и «страх» не рифмуются, — говорит он. — Разве что в Бронксе.

Уф!

Потом долгие годы я всегда старался произносить «г» особенно звонко; привычка въелась, и это осталось до сих пор. Так что куотовская язвительность сделала свое дело.

* * *

К концу первого курса Виконт де Браж уже то и дело печатается в разделе «В час досуга», а М. Б. напрочь из него исчезает. Однако ни в чем другом мне Монро Биберман так и не удается обскакать. Наоборот, он уже первый кандидат в редколлегию от нашего курса. Ему поручают большие серьезные статьи. Он становится вторым человеком в отделе театральной критики, бесплатно ходит в театры и пишет высокомерные рецензии в манере самого высокомерного нью-йоркского критика Джорджа Джина Нэйтана. Главный редактор «Зрителя» Рэнди Давенпорт, член общества «Тау-Хи», и заместитель редактора — бледный тщедушный еврей из студенческого общества «Бета-Сигма-Ро», который фактически и руководит газетой, — оба они в Монро Бибермане души не чают: они ему улыбаются, превозносят его до небес и неизменно освобождают его от какой бы то ни было черной работы.

Вот вам пример. Однажды в мартовский день, когда на дворе льет как из ведра, а мы с Биберманом — мы одни — сидим в редакционной комнате, из своего кабинета выходит Рэнди Давенпорт.