Во дни Пушкина. Том 1

– Австрийский посланник, граф Фикельмон, – отвечал тот вежливо.

– А с ним?

– Его супруга, урожденная госпожа Тизенгаузен, внучка светлейшего князя Кутузова…

И он осторожно смеющимися глазами посмотрел на поэта, как бы говоря: «Что, какова? Ничего не поделаешь, милый: близок локоть, да не укусишь»… Пушкин щелкнул себя ладонью по лбу: черт возьми! Так ведь это дочь Элизы Хитрово, его приятельницы! Надо же было так опростоволоситься… Правда, она выросла во Флоренции и он никогда не встречал ее, но если бы он спросил у Гальони раньше, то, конечно… Черт возьми, какая глупость!..

Старичок глазами подозвал лакея.

– Узнай там, братец, как же обстоит дело с починкой моей коляски, – сказал он. – Ежели починка задержится, то я лучше возьму комнату и по крайней мере посплю немного…

– И хорошо сделаете, ваша милость… – одобрил лакей с чрезвычайной предупредительностью. – Какие ночные починки? Так, близир один, а проканителятся все равно до зари… Вы лучше отдохнули бы…

– А ты все-таки узнай, братец.

– Сей минутой!

И он форсистой ярославской иноходью, грациозно помахивая салфеткой, понесся в швейцарскую. Старик снова уставился – он как будто слегка волновался – на Пушкина, который лениво смаковал нагретый лафит.

Кузнецы сказали, что раньше утра коляска готова не будет, и старик приказал отвести себе комнату и внести вещи. Лакей понесся исполнить поручение, а он встал, застегнул свой скромный сюртучок и подошел к Пушкину.

– Не знаменитого ли поэта нашего, Александра Сергеевича Пушкина, имею я счастье лицезреть? – вежливо склонился он.

Пушкин весело осклабился: старичок сразу очень понравился ему.

– Я Пушкин… – привстав, сказал он. – Но действительно ли я так ужасно знаменит, не могу вам сказать…

– Разрешите представиться: отставной гвардии полковник и по вашему нижегородскому Болдину почти сосед, Федор Брянцев. Давно искал случая выразить вам свое восхищение пред богатейшим дарованием вашим…

Пушкин поклонился и, любезно подставив полковнику стул, кивнул лакею: еще стакан!

– Вы куда же изволите ехать, в Петербург или уже обратно, в нашу Нижегородскую?… – спросил он старика.

– В Петербург, государь мой… – отвечал полковник. – Не думал я никак на старости лет попасть в этот наш чиновный Вавилон, да против судьбы не пойдешь… Петербург ваш это своего рода фирмамент… Из нашей трущобы видны нам только самые крупные светила, но когда попадаешь туда по какому-нибудь делу, то очень быстро убеждаешься, что вся сила на вашем фирмаменте в руках мелких, почти незримых светил, которые нашим народом так метко прозваны крапивным семенем… Древние верили, что всякий земнородный живет под влиянием светил небесных – в России сие вне всякого сомнения…

– Оч-чень хорошо! – засмеялся Пушкин.

– И что особенно примечательно, – продолжал старик, – это…

К трактиру с оглушительным треском подлетел какой-то экипаж, и чрез минуту в зал вбежал местный полицеймейстер, красивый малый с черными бакенбардами и теперь сумасшедшими глазами. Лицо его было все вымазано в саже, а мундир весь мокрый.

– Его высокопревосходительство господин посланник Австрии еще здесь? – возбужденно бросил он итальянцу.

В черных лукавых глазках того заиграл смех.

– Только что изволили отбыть…

– А!.. Ну, тем лучше… – сказал полицеймейстер. – Дайте мне поскорее водки и закусить чего-нибудь… Ну, хоть осетрины с хреном, что ли…

И он шумно повалился за один из столиков.

Бывший преображенец этот, разорившись, пристроился еще при Екатерине Павловне в Тверь полицеймейстером. Всякий раз, как в Твери проездом останавливался какой-нибудь именитый путешественник, он сейчас же устраивал в городе пожар, заранее подготовленными средствами молодецки тушил его, а затем, весь мокрый и в саже, запыхавшись, являлся лично успокоить высокого гостя, хотя бы тот никакого беспокойства и не обнаруживал.

Шумно закусив, он, разочарованный, умчался в ночь…

Пушкин заинтересовался делом полковника в Петербурге, но для того, чтобы удовлетворить любопытство поэта, нужно было рассказать чуть не всю жизнь, а было уже за полночь. Дело его было, действительно, любопытно. Внезапная смерть братца поставила ребром вопрос о наследстве. Единственным наследником всего был он, родной брат почившего, но документы его все были на имя отставного полковника Брянцева и доказать свое право было невозможно. Наследство брата ни на что ему было не нужно: он, как птица небесная, довольствовался крохами, а кроме того, заграницей у него были запасы, о которых он почти забыл. Наследство принять нужно было только ради крестьян, чтобы отпустить их, согласно желанию братца, на волю. Крапивное семя сразу учуяло богатейшую добычу и роем жадных клещей впилось в дело. Провозившись с ними почти целый год и ничего не добившись, – подмазывать он и не хотел, и не умел – он решил искать правды в Петербурге. Но он был совсем плохой астроном, о путях по фирмаменту не имел никакого представления и ехал, больше уповая на милость Божию.