Во дни Пушкина. Том 1

Вот его «Письмо из уезда», писанное почти двадцать лет назад: «…Каждый день посвяти несколько часов уединенной беседе с книгою и самим собою; читать не есть забываться, не есть избавлять себя от тяжкого времени, но в тишине и на свободе пользоваться благороднейшею частью существа своего – мыслию; в сии торжественные минуты уединения и умственной деятельности ты возвышаешься духом, рассудок твой озаряется, сердце приобретает свободу, благородство и смелость; самые горести в нем утихают…» Чувствуя, как скулы его сводит зевота и на глазах выступают слезы, он перебросил две страницы и прочел: «Писатель в обществе»: «…уединение делает писателя глубокомысленным, в обществе приучается он размышлять быстро и, наконец, заимствует в нем искусство украшать легкими и приятными выражение и глубокие свои мысли… Отчего же, спросите вы, большая часть писателей не имеет никакого успеха в свете, неловки в обращении и вообще мене уважаемы, нежели их книги?» Жуковский сочно зевнул и слипающимися глазами переполз на следующую страницу: «…он неспособен применяться к другим и часто оскорбляет их грубым пренебрежением обыкновенных, ему одному неизвестных приличий… В то время, когда вы с ним говорите, он, может быть, занят разрешением философического вопроса или описывает в воображении спокойный вечер, тоску осиротевшей любви, очарованный замок Альцины…» Ф-фу! А это – размышления на тему, кто истинно добрый и счастливый человек… Да, он помнит: семьянин!.. «Здесь он снимает с себя заимственные покровы, свободно предается естественным своим склонностям, никому, кроме себя, не отдает отчета. И, если я увижу его спокойным, веселым, неизменяемым в тесном кругу любезных; когда приход его к супруге и детям есть сладостная минута общего торжества; когда от взора его развеселятся лица домашних; когда, возвращаясь из путешествия, приносит он в дом свой новую жизнь, новую деятельность, новое щастие; когда замечаю окрест его порядок, спокойствие, доверенность, любовь – тогда решительно говорю…»

Голова Василия Андреевича вдруг качнулась вниз, отягченная сладостной дремотой, но он справился с собой. Разборка исторических материалов всегда кончалась этим. Но надо же когда-нибудь исполнить, наконец, свой долг перед потомством!.. И он, усиленно раздирая глаза, стал просматривать «Марьину Рощу»:

«Тихий и прохладный вечер заступал уже место палящего дня, когда Услад, молодой певец, приближался к берегам Москвы-реки, на которых провел он дни своей цветущей юности. Гладкая поверхность вод, тихо лобзаемая легким ветром, покрыта была розовым сиянием запада. В зеркале их с одной стороны отражались дремучий лес и терем грозного Рогдая, окруженный… высо… ким… Но, мамахен, хахалютка!..» Он уронил голову на грудь, испугался и, из последних сил тараща глаза, читал: «Ах, не узнаете меня вы, места прелестные; очи мои потухли от скорби, ланиты мои побледнели, лицо мое омрачилось унынием… Шесть раз полная луна должна осветить вершины деревьев прежде, нежели ты будешь моею… Тогда нежная мать твоя переселится в нашу хижину… К… ногам свя… щен… ного… стар… ца…»

И все потонуло в сладкой истоме… Только несколько козей, у которых нет рогей, вешали борону на ворота… Арзамаса… с Василием Львовичем… Ну… и хорошо!..

В дверь раздался осторожный стук. Жуковский вздрогнул, поймал на лету скользнувшую было на ковер длинную трубку и хриплым голосом отозвался:

– Ты что, Семен Иваныч? Войди…

Старый лакей бесшумно вырос на пороге.

– Полковник Брянцев изволят спрашивать вас, Василий Андреевич…

– А-а!.. Проси, проси…

Он протер глаза, решительным жестом отодвинул свои бумаги и поднялся навстречу полковнику.

– Но, ради Бога, простите, полковник, мой халат… Занимался…

Полковник любезной протестацией остановил доброго хозяина. Жуковский усадил его в кресло, предложил курить, чаю…

– Ну что, как же наш фирмамент? – с добродушной улыбкой спросил он, стараясь удержать зевоту. – Мне Пушкин сказывал про вашу выдумку насчет фирмамента…

– Везде просят денег… – потупился полковник. – Но сегодня у меня аудиенция у государя императора… Вот я и решил сперва зайти к вам, добрейший Василий Андреевич, чтобы поблагодарить вас за хлопоты, а потом попросить и совета…

– Раз вам дана аудиенция, и так скоро, это уже хороший признак… – сказал Жуковский, стараясь забыть, что только что сказал ему Николай. – И вам прежде всего надо благодарить Александру Осиповну. Ну, а во время аудиенции старайтесь говорить поменьше… гм… и ни под каким видом не возражайте… гм… его величеству… Возражениями можно с ним испортить самое верное дело… – И Жуковский, осторожно выбирая выражения и добродушно покуривая из длинной, совсем как на немецких картинках, трубки, стал, понизив голос, учить полковника, как именно надо подходить к солнцу не только петербургского, но и всероссийского фирмамента…

LIV. Зевс-громовержец