Во дни Пушкина. Том 2

– Это Якоб-Теодор-Борхардт-Анна барон ван Геккерен-да-Беверваард, славный отпрыск одной из древних голландских фамилий и голландский посол при Российском Императорском Дворе, – с неуловимым комизмом, подчеркивая голосом всю пышность имени, отвечал Соболевский. – Но должен прибавить: мужчина по своим правилам довольно неприятный. Зол, эгоист, не останавливается ни перед какими средствами для достижения своих целей, но за то большой знаток в живописи и древностях всякого рода. Его квартира настоящий музей… Между прочим, ненавидит нашего Пушкина, которого зовет фрондирующим камер-юнкером. Сам он человек чрезвычайно консервативных убеждений… если, впрочем, у него вообще есть какие-либо убеждения…

И он с веселой улыбкой помахал рукой проходившему мимо с двумя дамами высокому и грузному офицеру с добродушным лицом. Тот, весело улыбнувшись, отвечал поклоном всем.

– А это кто? – спросила Азинька.

– Это Данзас, мой товарищ по лицею, – отвечал Пушкин с еще неостывшей улыбкой. – Напускает на себя вид самого отпетого кутилы, но на самом деле милейший и добрейший парень.

– Но довольно, господа, болтовни! – весело воскликнула оживленная и сияющая Натали. – Мы приехали сюда дело делать… Время танцевать… Кто со мной?

– Но, разумеется, все!

– Нет, я останусь на свежем воздухе, – сказала Азинька, которой не хотелось быть с Натали.

– И я! – сказала Катя.

– А тогда и я… – добавил кролик. – В качестве пажа…

Натали с мужем – у Азиньки искривилось лицо – и Соболевским вошли в пылающий огнями и звуками зал. Было очень жарко. И не успели они и оглядеться, как к Натали подкатился сияющий своей блестящей формой Дантес и, не договорив даже как следует приглашения, уже потянулся рукой к ее талии, как бы уверенный, что ему отказать она – и никто – не может… И они заскользили в вальсе среди других кружащихся пар… Пушкин и Соболевский следили за ними, и в глазах обоих появился потихоньку оттенок какого-то недоброжелательства. Сперва Дантес полюбился Пушкину и он охотно слушал его веселую французскую болтовню. Раз в обществе Пушкин говорил о своих проектах основать журнал, вроде эдинбургского Quarterly Rewiew, и о своих затруднениях придумать ему интересное название.

– Eh bien, donnez-lui le nom «de Kvartalny Nadziratel»!..[91] – выскочил едва говоривший по-русски Дантес.

Все захохотали, и Пушкин первым. Но чем больше он приглядывался к молодому кавалергарду, тем неприятнее он ему становился своею пошлостью и самодовольством…

– Но, в сущности, кто он, этот господин? – пренебрежительно спросил Соболевский, который был всегда очень distingué[92]. – Ну, шуан, легитимист, кавалерист и прочее, но откуда оно вдруг взялось?

В то время как Пушкин жадно ловил все мелочи жизни света, Соболевский, My lord qu’importe[93], с высоты своего роста снисходительно смотрел на всех и искренно был занят только собой.

– Черт его знает, кто он, – сказал Пушкин. – К нам, в Россию, он явился, во всяком случае, без запасных штанов, но за то с собственноручным письмом Вильгельма Прусского к его величеству: прусскому величеству содержать всех этих международных карьеристов не улыбалось и вот оно почтительно сплавляло их северным варварам. В Берлине Дантес встретился случайно с Геккереном, сумел завоевать его симпатии и вот с его помощью, как видишь, оперился… На ушко шепчут, что он незаконный сын сестры Геккерена и голландского короля, а другие уверяют, что он побочный сын самого Геккерена, но… черт их там разберет, где правда… Во всяком случае, по-русски он не говорит и сотни слов, да и те больше в матерном стиле…

– Но как же командует он своими кавалергардами?

– Черт его знает… Мне Гринвальд, командир их, говорил, что офицеришка он совсем дрянной, которого в службе интересует только красивый мундир…

Соболевский через головы следил за танцующей парой.

– Нет, он мне решительно не нравится, – сказал он.

– Болтают, что он стоит при бароне Геккерен на роли… ну, ты понимаешь?.. – тише сказал Пушкин. – Тот давно известен тем, что занимается бугрством…

– Н-но?!

– Так болтают, – пожал плечами Пушкин.

– Non, decidement, il m’a l’air d’un garçon d’ecurie[94], – окончательно решил Соболевский и отвернулся. И вдруг просиял: – А, Ольга Сергеевна!..

К ним подошла смуглая и статная Ольга Сергеевна, сестра Пушкина.

– Что же вы это тут лодырями-то стоите? – на своем прямом языке, смеясь, сказала она. – Язычки все точите? Пригласите же меня на тур вальса!

Соболевский с улыбкой закружился с ней в сутолоке залы. Пушкина подхватил какой-то кавалергард в буфет.

– Я только что из Нижнего, – сказал кавалергард. – Видел там твоего приятеля, Григорова. Кутит во всю головушку… Велел тебе кланяться… А жена его, говорят, с каким-то драгуном снюхалась… Заморозим бутылочку?

– Я это нарочно завлекла вас в свои сети, – сказала Ольга Соболевскому. – Вы должны развеселить немного брата. Он совсем закис после того, как его прожект переселиться в деревню лопнул. Monsieur хочет уехать, а madame и слышать об этом не желает…

– Oh, pardon, pardon, pardon! – задев их, весело воскликнул Дантес. – Ces collisions…[95]