Во дни Пушкина. Том 2

Работа не шла. И он то ходил часами по лесам, то скакал в Тригорское посидеть вечерок с Анной – она молчала и ждала – и все хворавшей Прасковьей Александровной, то ехал в Голубово к растолстевшей Зине, превратившейся уже в заботливую мать семейства и окруженной горластой детворой. Он играл там в шахматы или сажал с масонствующим Борисом Александровичем сад, или медлительно смаковал чудную жженку, которую по прежнему варила ему Зина: она даже из Тригорского ковшичек на длинной ручке с собой захватила, которым она наливала ее ему в стакан… И, когда что-нибудь в этой деревенской обстановке хотя отдаленно напоминало ему проклятый Петербург, он бесился и говорил дерзости.

– Александр Сергеевич, моя кузина, Анна Петровна, взялась переводить Жорж Санда, – сказала ему раз Анна. – Вы знаете, как плохи теперь ее дела… Может быть, вы не откажете переговорить об этом со Смирдиным?

– Но я совсем не имею никаких дел со Смирдиным, – зло соврал он. – Неужели она не могла придумать ничего умнее?

Анна пристально посмотрела на него и с улыбкой тихонько продекламировала:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…

– Ради Бога, простите меня!.. – воскликнул он. – Но, Боже мой: какой там перевод Жорж Санд?! Ведь это же наивно!.. Никто больше меня не получает, а я – без гроша. Кто же живет литературой?.. Пусть она лучше выйдет опять за какого-нибудь солидного генерала, что ли! – зло воскликнул он. – А то не угодно ли: Жорж Санд! Да и какая она переводчица? Аннетт – Аннетт, а совсем не переводчица…

И ноздри его раздувались. Она понимала, что он прав, и понимала, что кусается и кричит он оттого, что ему больно… Глухие слухи о «бледном ангеле» дошли и до нее. Она об этом уже и думать не смела, но не только от него не отшатнулась, но, наоборот, еще более чутко ждала той минуты, когда он, заплеванный, погибающий, позовет ее и она закроет его собою…

– Ну, прощайте, – проговорил он, вставая. – Я сегодня очень зол и не хочу портить вам дня. А кстати я и обет дал сходить на Святые горы: надо могилу себе выбрать поскладнее, – нехорошо засмеялся он, – и с новым игуменом познакомиться: лишняя протекция на небе, вероятно, не помешает…

Но для посещения монастыря он выбрал момент неудачный. Обитель волновалась, как растревоженный улей: о. игумена попутал лукавый. О. Иона, дружок Пушкина и его надзиратель, любивший занозистые стишки про начальство и про попов, давно уже был в селениях, идеже праведные упокоятся, и на его место вступил новый игумен, о. Агафангел, человек страстей неуемных. Все дела свои по обители он возлагал на Господа Бога, кто говорил, по горячей вере, а кто – по великой беспечности, а сам, буйно-черный, толстый, с огневыми глазами, все пил чай со своими поклонниками, а в особенности с поклонницами и с малиновым вареньем, и любил побранить век сей за его безверие.

Особенною приверженностью к нему отличалась молодая вдова, купчиха из Опочки, Серафима Петровна. Она ездила в монастырь каждое воскресенье, щедро одаривала обитель, и все были уверены, что она душою была предана Господу, а грешной плотью – о. игумену. Но раз в ночи лукавый шепнул о. игумену, что предана Серафима больше всего брату Ивану, его кудрявому служке. Ревность пожаром охватила буйного монаха. И вот в последнее воскресенье, убедившись, что среди молящихся в переполненном храме не было ни Серафимы Петровны, ни его кудрявого предателя, он, ничего не видя, бросился – хотя уже отблаговестили – к себе в покои и – увидал то, что подозревал. Он с правой и с левой заушил перепуганную и красную Серафиму Петровну и, бурей набросившись на кудрявого, враз подмял его под себя и в борьбе откусил ему ухо. Тот, окровавленный, с воем бросился вон… Ночь о. игумен не спал, а на утро, оставив смущенную братию, поскакал в Опочку и велел там коновалу вырвать себе два передних зуба: ежели дойдет до суда, – думал о. Агафангел, – то обвинение падет само собою благодаря полному неправдоподобию.

– Могу я видеть о. игумена? – осведомился Пушкин у келейника, нового старичка.

– Ох, не знаю уж, как… – развел тот руками. – О. игумен только что из Опочки приехали: зуб рвать ездили… Уж так-то они зубами последнее время маялись, так маялись, и сказать невозможно!.. А теперь почивать легли, отдохнуть…

– Ну, ничего, ничего, – с улыбкой сказал Пушкин, которому встретившийся о. Шкода не без злорадства рассказал о монастырской оказии. – Я побываю как-нибудь потом… Кланяйтесь ему, отче, и скажите, что Пушкин из Зуева познакомиться заходил.

– Знаем, знаем, помилуйте! – кланялся тот. – Как же можно?.. Зубы оно самое вредное дело, сами знаете… Чуть что – на стену полезешь.

– Ну, еще бы! – засмеялся гость.