Во дни Пушкина. Том 2

– Да… И был у меня как-то раз пир горой. Как всегда, прилетел к этому делу на своей тройке пегих – ох, уж и лошади были! – дружок наш, командир драгунского полка. Усы в аршин это, глаза орлиные – герой!.. Приехал он в останный раз, попрощаться: полк его переводили в другую губернию. И тут заметил я впервые, что супруга моя точно сама не своя: задумывается, отвечает зря, а иной раз и губы от думы какой-то затрясутся. «Что такое с бабой сделалось?» – думаю это про себя и никак понять ничего не могу. А он, драгун-то, так около нее и ходит, и ходит, и все это усы свои распространяет… И вдруг, – дело это было уже за полночь, и многие уже на последнем взводе были, – и вдруг встает это моя супруга, вся в слезах, и во всеуслышанье объявляет, что так-де и так, а с драгунским командиром она крепко слюбилась и ни за какие блага расстаться с ним она не желает, и потому она с ним должна теперь уехать!.. Точно громом меня, братцы, тут в темечко ударило: и не думал, и не гадал!.. Кокю, как по-французски говорится! Вскочил я это: нет, говорю, извините-с, такого моего согласия на ваши прожекты нет и не будет-с… Это мало вы что там придумаете, но как вы есть венчанная супруга, то извольте прийти в себя и отправиться в свои апартаменты… И началось всеобщее смятение… Гости повскакали, которые на ногах стоять еще могли, жена это вроде как без памяти бьется, а полковник за саблю ухватился, на смертный бой меня вызывает… Я, надо вам сказать, человек смирный и всей этой заводиловки не люблю, но тут я из себя вышел и кричу во всю головушку: «Эй, холопы, вяжите его, подлеца!.. Зови сюда всех моих псарей!..» А охотники у меня, доложу я вам, были молодец к молодцу и за меня в огонь и в воду; здорово я баловал их, чертей!.. Полковник этот расхохотался во все горло и кричит в ночь: «Эй, там!.. Играй тревогу!» И сейчас же под окнами рожок зачастил, лязг сабель послышался, лошадиный скок, беготня, и не прошло и трех минут, может, как его, черта усатого, драгуны по всей усадьбе моих холопов вязали и в дом ворвались… Чистый моенаж, честное слово благородного человека!.. И не успел я и глаза протереть как следует, как моей супруги и обольстителя ее и след простыл… А вы после этого будете говорить: дружба… А на утро двое драгун прискакали и письмо от него мне передают: ежели де считаете себя обиженным, – каков подлец?! – то я вполне могу отвечать вам по правилам чести, а отписать мне можете туда-то…

Слушатели сочувственно переглянулись и покачали головами.

– Ну, связываться я не стал… – продолжал Григоров. – Не из трусости, нет, потому пороху я понюхал довольно, а так как-то… Ну что тут пистолетом или саблей сделать можно, скажите мне, пожалуйста?.. Так, глупость одна… Наплевать… И…

Колокольчик над дверью опять забился и заголосил, и в комнату, отряхивая с шапок снег, вошел полковник Брянцев и дружок его, бродяжка веселый. Они только что в Москве опять встретились. И сразу полковника так все и окружили: откуда? Куда? Вот порадовал, истинный Господь!.. А сибиряк Хромов широко открыл глаза на бродяжку и, незаметно подойдя к нему, ударил его по плечу:

– Ты откуда взялся, старый хрен?! А?!

– А-а, землячку! Здорово, друг ты мой ситнай… Все бегаешь?

– Да и ты, словно, не на печи сидишь, а? Так ли я баю?

Антипыч и Матвеевна уже тащили дорогому гостю всякого угощения. Бывалый сибиряк между тем вглядывался все в полковника: чистый вот анпиратор Лександра Павлыч!.. Бродяжка поймал его удивленный взгляд.

– Ай не узнал? – улыбнулся он. – А это тот самый господин, который, помнишь, как мы Беловодию искать шли, помог нам на Владимирке-дороге… Помнишь, еще ему братец насустреч из лесу вышел…

– Как не помнить, помню… – проговорил разочарованно офеня. – Хоша воды и много утекло с тех пор, а помню, помню…

И, когда все поуспокоились немного, Антипыч сказал новым гостям:

– Вот послушайте, что человек этот сказывает… Очень назидательно. Он нам все уже выложил – слушайте конец, а я потом все сначала вам передам…

Григоров как-то растерянно улыбнулся и проговорил:

– Да и рассказывать ничего уже не осталось, посчитай… Описи пошли, взыскания, какие-то запрещения – сам пес не разберет, чего там только крапивное семя ни придумает! А мне все это враз надоело, плюнул я это на всю музыку – владай кто хочешь! – и ходу… И вот слоняюсь, голову преклонить куда не знаю, последышки доедаю… И, главная вещь, опостылело мне все на свете как-то, точно вот ни на что и глядеть не охота…

– А ты иди в монастырь… – слабо улыбнулся монашек.

Григоров удивленно и внимательно посмотрел на него.

– А и в самом деле! – воскликнул он. – Вот за Волгой, сказывают, скиты хороши есть: ворон костей не заносил… Так будто и живут в полном спокое…

– Не, за Волгу в скиты тебе не с руки… – раздумчиво сказал монашек. – Там, сказывают, строго очень… А ты, чай, на перинах спать привык… Ты иди лутче к нам в монастырь, на Святые горы, в Скопскую губернию… Хорошее место, тихое и не так чтобы очень уж строго…