Во дни Пушкина. Том 2

– Хорошо, а убежал! – засмеялся бродяжка, оглядывая свои разбитые лапотки. – В отделку разбились! – проговорил он сам с собой. – Надо будет завтра на базаре новые покупать…

– Да нешто я по своей воле? – недовольно сказал монашек. – Меня по сбору о. игумен послали… по благодетелям… Оно, знамо, лутче бы ему ехать, да вот нашего брата не спрашивают…

Разговор разбился. Изредка подходили новые гости. Матвеевна свечи засветила. Антипыч вполголоса пересказывал полковнику повесть Григорова. Тот внимательно слушал.

– Ну, беды большой в его деле я не вижу, – сказал он, вздохнув. – Может быть, все это и к лучшему – кто знает?

– Помнишь, как хорошо про Григория Саввича рассказывали? – вставил Никитушка и торжественно, душевно продолжал: – «Когда солнце, возжегши бесчисленные свещи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворенных никакими печальми житейскими, никакими воздыханиями страстными, никакими рассеяностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном успокоении благодушества говаривал: благодарение всеблаженному Богу, что нужное Он сделал нетрудным, а трудное – ненужными…»

Полковник мягко улыбнулся старику и, помолчав, обратился вдруг к Григорову:

– Слышал я сейчас историю вашу, милостивый государь мой… Разрешите нескромный вопрос: откуда вы быть изволите?

– Из Нижегородской я, – просто отвечал тот. – Бывший владелец «Деднова», ежели изволили слышать.

– Так я и думал, – сказал полковник. – Значит, мы с вами родня, государь мой: я родной брат бывшего владельца «Деднова»…

Григоров во все глаза смотрел на старика, и по простодушному лицу его густо разлился жар стыда, глаза замигали, и нервно забегали пальцы, точно ища, куда спрятаться. И видно было, что он сделал над собой усилие, улыбнулся вдруг виновато и проговорил:

– Тогда… тогда прощения у вас должен я просить, милостивый государь мой, и всенародно-с… Размотал я ваше имение ни за понюшку табаку, можно сказать… Великодушно простите необстоятельного человека…

Никита тихонько засопел носом: его всегда волновали такие движения души человеческой, которые он про себя сравнивал с таинственным расцветом жезла Ааронова.

Полковник, тоже тронутый, засмеялся благодушно и, движением руки пригласив неожиданного родственника к своему столику, проговорил:

– Я тут совершенно ни при чем, – сказал он. – Было время, я пользовался им, потом вы, а теперь другие пользоваться будут. Не все ли равно?

– Мужиков, главное, жалко… – заморгав, дрогнул голосом Григоров. – Хорошо они до меня жили… А теперь…

– Ни хрена! – тихонько засмеялся бродяжка. – И мужику никакой такой вереды от этого нету. Мужик, когда он салом-то, как боров, обольется, тоже таким, прости Господи, чертищем изделаться может, и не подойдешь… А как вот вздрючат его маненько, глядишь, и опамятовался… Ни хрена! Живи, как говорится, не тужи – помрешь, не убыток… На Расее у нас правила есть такая: ежели ты, к примеру, на святках рядился, хари на себя всякие надевал, то на Хрещенье, хоть какой там мороз ни будь, обязательно должен ты после водосвятия в пролуби искупаться… Вот все это и для тебя, и для мужиков вроде пролуби на морозе выходить: хари не надувай, не озоруй, не путай, живи как попроще…

– А как жить?

– А как хошь… Кому какое дело? Все единственно. Слов ты ничьих не слушай, к слову себя не привязывай – иди куды хошь… Я тоже вот раньше на счет мужиков заботился, – сказал он, улыбаясь, – и как еще: Беловодию ходил для их, чертей полосатых, искать! А потом и раскусил, что все это омман один: не ищи в селе, а ищи в себе, как говорится… И, главное, какая штука… – тронул он Григорова за рукав, как делал всегда, когда хотел обратить внимание на свои слова. – Шли мы вот со стариком по своим делам, и, дорогой шодчи, ногами я что-то маненько разбился. А было это дело неподалеку от нашей деревни. И решился я к дому, к своим подвернуть, передохнуть маненько на печи. Потому года… А они, – чтобы ни дна им, ни покрышки! – мужичишки-то, ничем бы старика пожалеть, сразу так, как кобели, и вцепились: беглый старичишка и шабаш! Он, грит, старый кобель, по всему свету путается, а ты тут за его ответ держи… И в холодную меня при конторе Алябьева барина заперли: как господин твое дело рассудит, сиди и дожидайся… Может, и на то осерчали они, что я от их пошел Беловодию эту искать, а ни фига не нашел… Так нешто я тут, дурашки, причинен, что никакой Беловодии нету?… Н-ну, сижу я это в холодной и сижу, отдохнул, полутчало мне маненько… И вот выждал я погоды, выпросился вечерком до ветру и – ходу!.. Нет, мужик он, ежели его поковырять хорошенько, тоже сукиным сыном очень свободно себя оказать может… Может, и Беловодия-то это самая для его только предлога пображничать да дурака повалять…

Офеня Хромов весело рассмеялся: ай-да старик! В самую центру потрафил…