Во дни Пушкина. Том 2

О. игумен, придерживая около рта платок, – израненные десны болели, – злыми глазами смотрел на него в щелку двери, слышал его смех и в душе его клокотало: безбожник!.. Фармазон!.. Непременно составит на счет всего этого какие-нибудь стишки поганые, вроде как про Балду, да и пустит всем на потеху…

Смеясь, Пушкин вышел из покоев страждущего о. игумена и пошел на кладбище. Над густо усыпанными желтым и влажным листом могилками дремали обнаженные деревья. На кладбище было поэтому светло, и свет от опавших листьев казался золотистым. Много было старинных, мшистых намогильных камней, на которых и прочесть уже нельзя было ничего. На одном недавнем монументе супруга благодарила своего скончавшегося мужа за то, что он сделал ее матерью. На другом неутешная вдовица просила всех поплакать над прахом ее супруга, камер-фурьера. А неподалеку от могилы Ганнибалов стоял большой монумент с двумя мордастыми ангелами над могилой супруги Иван Иваныча, торговца из Опочки, почитателя г-на Пушкина и человека общественного. На камне золотом было выписано:

Покойся, милая супруга,
До общей нам судьбы
И в недрах гроба жди
Архангельской трубы!

Иван Иваныч выдумал эти стихи сам в подражание г-ну Пушкину и очень ими гордился.

Пушкин подошел к могиле Ганнибалов. Очень ему это местечко нравилось. Иногда он уговаривал даже своих приятелей похорониться тут, рядышком с ним.

– Песок – чистое золото! – хвалил он. – И чисто, и сухо, и ни одного червячка – прелесть! Хочешь, Соболевский? А?..

– А поди ты к черту, animal!

Побродив рассеянно среди могил, Пушкин пошел в Михайловское. Он часто останавливался и смотрел вокруг, и дышал осенней тишиной лесов и полей. Спят сосновые леса, местами затянутые нежным туманом, спят прозрачные озера, спит челнок рыбака, спят опустевшие поля, спит кроткое, низкое небо…

И, точно заколдованная этой вселенской тишиной, засыпает на время придавленная, опошленная, измученная душа бедного человека, – но только на время, на короткое время… А там опять из темной глубины ее поднимаются бесы – как в недавно написанном им стихотворении:

…Бесконечны, безобразны
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Словно листья в ноябре…

Повесив голову, он хмуро вернулся в свою старую, умирающую усадьбу…

С этого дня стало у него одним врагом больше на свете: о. Агафангел неустанно зудил его в беседах со своими поклонниками и поклонницами. В лоб атаковать его он опасался, но исподтишка жалил.

– Мы успокоились, мы воздремали на лаврах… – шепелявил он благодаря потерянным на путях жизни зубам, скорбно помавая главою. – И под песни очаровательного стихотворца погрузились мы в душевный сон. И русские юноши, в бреду усыпления и беспечности, наизусть произносят стихи песнопевца, слова часто гнилые, но для ветхого человека чрезвычайно сладостные… И потому бдите, други мои, над чадами вашими!.. Не сказал ли Спаситель наш, что горе человеку, соблазнившему единого из малых сих, и что лучше было бы ему с жерновом на шее быть ввергнутым в пучины вод?..

Прощенный им служка с откушенным ухом, брат Иван, подавая чай, почтительно внимал душеспасительным речам сим, но в душе его была неугасимая, жгучая тоска по раскрасавице Серафиме Петровне и в тиши ночей он только и думал, как бы из святой обители сей дать стрекача…

XLII. Под соловьями

Стояла глухая зима. Занесенная обильными снегами богатая Москва шумно веселилась, а Москва бедная трудилась, мерзла и по-своему искала путей к какому-нибудь просвету в тяжких днях своих… В тихом и жарко натопленном трактирчике, у Антипыча, как и раньше, собирались некоторые из москвичей побеседовать от божественного. Соловьи теперь молчали, и только изредка слышалось в завешенных клетках их тихое шуршанье – точно робкая мышка поскребется немножко. О Григории Саввиче дружки Антипыча вспоминали теперь все реже и реже: тут всегда разговоры полосами как-то шли – поговорят, поговорят о чем-нибудь, часто недели, месяцы, а потом и за другое возьмутся… Правда, иногда, к слову, кто-нибудь помянет старое, а потом все снова погружаются душой в новую главу бытия уединенного трактирчика. И многих, которые поглубже, как сам Антипыч, например, эта смена, эта текучесть жизни духовной смущать начинала потихоньку: сперва им всегда казалось, что они фундамент гранитный под жизнь подводят, а заместо того оказывалось, что по-прежнему у них под ногами все зыблется, как трясина какая. Но Антипыч помалкивал об этом и все вслушивался, о чем на миру люди подумакивают…