Во имя человека

— Больно, конечно, Игнат, что ты умер так рано!.. За Катю не беспокойся, ведь мы-то живы, по-прежнему рядом с ней. А если кто-то виноват в твоей смерти, мы обязательно найдем его и накажем! И потому, что такие преступления нельзя оставлять безнаказанными, и потому, что мы все помним и любим тебя!..

И вот уже не Игнат, а я сам сидел перед отцом, видел его лицо, глаза… И у меня было всегдашнее ощущение уверенной и умной силы, исходящей от него, передававшейся мне. Оно не пропало даже и после того, как отец сказал чуть виновато:

— Вчера, Серега, мне повезло: случайно купил «паркер» тринадцатого года! — Не сдержался, улыбнулся удовлетворенно.

И хоть мне всегда казалось необъяснимо-странным это детское увлечение отца коллекционированием авторучек, я втихомолку порадовался его удаче.

Проснулся… Чего только не приснится?.. Но все так: и о Кате забывать нельзя, как бы она себя ни вела по отношению ко мне, и за смерть Игната надо наказать по заслугам!.. Мне стало спокойнее, как будто я и впрямь поговорил с отцом.

Стараясь не потревожить Смоликова, осторожно нащупал пачку сигарет на тумбочке, спички, закурил. И в свете вспыхнувшей спички увидел, что Смоликов не спит. Зажег свет, кинул Смоликову сигареты со спичками. И когда он тоже закурил, я спросил:

— Болен ты, что ли, Иван Иваныч?

— Что не сплю-то? — сразу поняв, сказал он.

— Слушай, Иван Иваныч, давно хочу спросить, как это получилось, что ты кочегаром на кране работаешь столько лет?

— Нам где бы ни работать, лишь бы не работать. Покалечила война меня, ну, вроде как без ноги я остался…

— Так ведь столько лет прошло…

— А ты видел, чтобы оторванная нога заново отросла?

Смоликов не женат, живет один, у него комната в городе. И никому из нас о его личной жизни толком ничего не известно. Только раз в году, после окончания навигации, у него обязательно случался двухнедельный, а то и месячный запой. В остальное время он к вину не притрагивался, даже на поминках Игната не выпил ни капли.

— А не пробовал… ну, как-нибудь выбраться из этого состояния?

— Почему не пробовал? Был случай, женился даже. В другом городе это было, на юге…

Этого я не знал… Да и никто из нас.

— Дети, наверно?

— Какие там дети?! Пустил бы по миру… Ребенка ведь на ноги поставить надо.

— Женщина, если она любит…

— Женщина тоже человек, ее уважать надо, а не мучить.

— Семья — это двое, как один…

— Она плакала, любила, пришлось мне сюда на край света уехать. И сейчас иногда пишет… Не могла у нас быть такая семья, когда двое — как один. Из-за меня не могла.

Я глядел на него… Неожиданно у меня выговорилось:

— Не думал я, что у тебя, Иван Иваныч, так… сложно и тяжело, прости!..

— И ты не обижайся: молод еще… Вот поживи с мое.

Я загасил сигарету.

— А что тебя, Иван Иваныч, в войну особенно… покалечило?

— А точно и не знаю… — он тоже тщательно погасил окурок. — Самое удивительное — даже ни разу не был я по-настоящему ранен, так, пустяки… Только ведь, знаешь, когда все время живешь под страхом и душишь его непрерывно в себе… Ты не верь, что есть люди, которым страх неведом, его только автоматы не знают! Ну, идешь через линию фронта, потом берешь «языка», возвращаешься с ним… Когда передохнешь пару деньков, а когда и по-новой сразу назад. Три месяца как-то просидел с рацией в бункере. Это — самое тяжелое, пожалуй, было. Это, брат, смертная тоска, сам себя покусать готов! «Морген, морген, нур нихт хойте, — заген алле фауле лейте». Перевести?

— Завтра, завтра, только не сегодня, говорят все ленивые люди. Так? — спросил я.

Он кивнул:

— Дословно… Следователь Кузьмин, конечно, будет вести расследование, но у него ведь не один Игнат, работенки Кузьмину хватает, народишко здесь разный… Да и хотелось бы своими руками поговорить с теми, кто Игната убил!.. Не кривись, я не ребенок, давно догадался. Да и видел кое-что… Крановый прожектор помог. Развернул я кран, чтобы ваше купание осветить, и увидел, что ты не топишь, а спасаешь Игната.

— Но ведь я мог спасать его, до этого столкнув с трапа?

— Я сам спускал лодку с понтона, видел, что трап свисает, кто-то отдал одну оттяжку. А потом проверил, на месте он стоит, только растяжка обычным узлом затянута.

— После поправили на морской?

— И это видел.

— Чего ж молчал? А я следователю Кузьмину сказал.

— А еще кому?

— Больше никому.

— Почему ты думаешь, что я Кузьмину об этом не сказал?..

Я затянулся, привычно-автоматически прислушиваясь к работе крана, спросил Смоликова:

— А не видал кого подозрительного около трапа на берегу?

— Позавчера крутился какой-то худощавый, когда ты к Мирошникову уходил.

— Мужчина?

— По движениям — баба или девушка, фигурой похожая на мужчину.

— Как же бабе одной трап поднять, поставить его снова на место?

— Бабы тоже разной силы бывают…

Я встал, начал одеваться. Уже в дверях я приостановился, обернулся к нему, спросил:

— Ты говорил, что своими руками хотел бы напоследок поговорить с теми, кто Игната убрал?

— От хотения до делания — дистанция огромного размера. И вообще этого разговора у нас с тобой не было!

— Забыли!