Во имя Гуччи. Мемуары дочери

«Я стала одержима желанием узнать, кто написал эти ужасные письма, — рассказывала она мне потом. — Чего этот человек хотел? В них содержалось столько личной информации, что я начала подозревать всех, даже Николу».

Проведя собственное расследование, отец сообщил маме о предательнице. Ею оказалась одна из ее доверенных подруг — женщина, которая знала о ней буквально все. Что еще хуже, она вступила в сговор с кем-то из членов его семьи, и они вместе все это подстроили. Разумеется, не обошлось без скрытого мотива: когда все выплыло на свет, мой отец уклончиво согласился с предложением избегать любого дальнейшего противостояния и положить конец всей этой истории.

Этот опыт оставил жестокую отметину в душе моей матери. Она не просто оказалась обманута близкой подругой — предательство подорвало ее доверие почти ко всем. Впервые в жизни она пришла к осознанию, что — не считая опасных юридических последствий связи с моим отцом — были и другие неприятные моменты, о которых она никогда не задумывалась, и не последнее место среди них занимала зависть тех, кого она считала друзьями.

Однако если мама испугалась, что этот зловещий визит посланницы Олвен положит конец их с папой отношениям, то она ошибалась. Когда она в слезах пересказала ему, слово в слово, что случилось в тот день, мой отец пришел в такую ярость, что на него страшно было смотреть. Хотя ей доводилось видеть собственными глазами, как он спускает собак на коллег, и слышать истории о том, как он выходил из себя в иные моменты, она никогда не видела его столь свирепым.

Когда он услышал ее рассказ о том, что Олвен предложила избавить ее от ребенка, внутри него словно лопнула струна. С лицом мрачнее тучи он сразу же уехал на виллу Камиллучча, чтобы переговорить с женой, с которой прожил сорок лет. Моя мать так и не узнала доподлинно, что происходило во время их бурного разговора, но впоследствии он уверил ее, что рассказал Олвен все о нас с мамой, подчеркнув в недвусмысленных выражениях свою неизменную любовь к нам обеим.

— Даже не пытайся совершить нечто подобное! — напоследок предостерег он Олвен.

Она и не пыталась.

Травмированная этим переживанием и по-прежнему полная леденящего страха перед будущим, моя мать решила начать экономить каждую лиру из тех денег, которые отец давал ей на расходы.

«Те украшения были чудесны, — рассказывала она мне, — но я не могла бы купить на них еду в случае необходимости».

Вместо того чтобы растрачивать деньги, которые он давал ей на оплату продуктов, услуг няни, одежды и домашней утвари, она шла на определенные жертвы: урезала расходы на хозяйство или решала, что можно обойтись без новых туфель. Не желая давать маме полную свободу действий, мой отец выделял ей столько средств, сколько сам полагал достаточным, не зная, что она откладывает деньги на черный день наподобие муравья, собирающего крохи.

Примерно в это время в нашей жизни появился второй мамин «ангел». Ее звали Морин; это была прагматичная молодая женщина из Сандерленда, что на севере Англии, которая откликнулась на объявление, размещенное моим отцом в журнале «Lady». Она сразу понравилась моим родителям, и они тотчас предложили ей работу. Мой отец всегда питал слабость ко всему британскому и хотел, чтобы меня воспитывала британская гувернантка и я смогла выучить английский язык — хотя ее явный тайнсайдский диалект, возможно, был не совсем тем британским английским, который он имел в виду.

Наша непридуманная Мэри Поппинс была примерно одного возраста с моей матерью; у нее были короткие рыжие волосы, понимающая улыбка, и она носила практичные туфли. Маме нравилось в ней все. Морин даже немного говорила по-итальянски, а мама с грехом пополам объяснялась по-английски, в результате они без проблем общались, переключаясь с одного языка на другой.

В младенчестве я требовала постоянного внимания, и Морин была только рада мне его уделять. Она называла меня «Поппет», то есть куколка, и «цветочек», и ухаживала за мной так, как моя мать просто не умела. Будучи без меры энергичным ребенком, который громко заявлял всем о своем существовании, по вечерам я отказывалась ложиться спать, стоя в своей кроватке и грохоча деревянными перекладинами ограждения, пока они не ломались. Бедняжка Морин терпеливо сидела рядом со мной, упираясь ногами в ограждение моей кроватки, чтобы не позволить мне разнести его, и пыталась читать книгу, пока у меня, наконец, не иссякала энергия.

Днем я была столь же беспокойной, хватая все, до чего могла дотянуться, и разрывая в клочья газеты. В отчаянии моя мать часто восклицала: «Вот уж копия своего отца! Должно быть, это наследственное». Будучи неопытной матерью, она ни за что не справилась бы со мной в одиночку.