Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Шел дождь, когда водитель такси высадил ее перед шестиэтажным многоквартирным зданием из красного кирпича, которое ей отныне предстояло называть своим домом. Расположенная в Найтсбридже на Кэдоган Гарденс, с видом на огороженную площадь с воротами, ее квартира имела большое эркерное окно и длинный коридор, в который выходили двери комнат. Почти деревенская атмосфера этого района с деревьями и мощенными булыжником дворами — и это в самом сердце такого большого города — приятно удивила ее. Она знала, что папа заручился помощью супружеской пары местных жителей на случай любых неожиданностей — при условии строгой секретности, — и это еще больше успокоило ее.

Тем не менее моя мать оказалась в чужой стране, где все говорили на языке, который она едва понимала (и слишком нервничала, чтобы пытаться на нем разговаривать). Потом история начала повторяться, потому что — точно так же, как когда-то в Нью-Йорке, — Лондон попал в ледяные объятия суровой зимы. Только на этот раз все было намного хуже. То, что начиналось как снегопады, быстро превратилось в «большой мороз», который установился под Рождество, и холода продолжались до начала марта. Были сильные, как бури, вьюги, а на юго-востоке Англии море в нескольких местах замерзло. Лондон отделался сравнительно легко, но обледенелые тротуары были слишком опасны, чтобы мама могла выходить на прогулку: на них можно было легко поскользнуться.

Запертая в клетке своей квартиры, так же, как тогда на Манхэттене, она негодовала, потому что снова оказалась в подобном положении, лишившись возможности нормально жить.

«Когда с тобой обращаются, как с тайной, ты, как правило, и живешь тайно», — печально говорила она мне. Одна в своей квартире, она с нетерпением ждала каждого международного звонка от отца и печалилась из-за того, что он больше не писал ей таких прекрасных писем, как в начале их ухаживания. С каким удовольствием она снова читала бы его беглый затейливый почерк, передающий слова его обожания: «Наша судьба — быть вместе, — я это чувствую!»

Однако судьба отца, похоже, посылала ему все большую занятость, превращая его жизнь в американских горки, с которых он никак не мог соскочить. Гуччи давно и прочно прописался на карте мира, как и планировал, и слишком увяз в бизнесе, чтобы позволить ему расширяться без личного надзора. Его цветистые обещания «вечной преданности и поддержки» казались маме пустыми, когда он был далеко, а она оставалась в страхе и одиночестве.

Мама была бы безутешна, если бы не общество Николы. С тех самых пор, как он вошел в их с отцом жизнь, этот красивый молодой человек, к трудоустройству которого она приложила руку, стал почти членом семьи — до такой степени, что мой отец сам предложил, чтобы Никола переехал в квартиру, где моя мать ожидала родов. Его присутствие оказалось настоящим подарком для нас обеих.

Этот любящий повеселиться римлянин, о котором моя мать отзывается как о «первом ангеле, который вошел в [ее] жизнь», познакомил ее с британским сериалом «Улица Коронации». Они оба обожали этот сериал, не в последнюю очередь потому, что их бесконечно развлекал непривычный северный акцент и невообразимые количества чая, которые потребляли его персонажи. Если маме не хотелось идти ужинать в ресторан, они варили пасту и садились, подобрав под себя ноги, перед телевизором, чтобы посмотреть американские фильмы и другие программы. Никола бредил Калифорнией и отчаянно хотел попасть в Голливуд, город его грез. После просмотра фильмов вроде «Гиджета» и «Пляжной вечеринки» у него возникла «розовая мечта» жить в Малибу в окружении красивых молодых серфингистов. «Вот куда я однажды уеду!» — говорил он маме. К счастью для нее, пока он находился в Лондоне, у нее под боком, и она была безмерно благодарна за это.

Мой отец прилетел в Хитроу в конце февраля 1963 года, накануне моего рождения. Поскольку он уже был отцом троих сыновей, они с матерью сделали вывод, что у нее тоже родится мальчик. В то время ультразвук еще не нашел широкого применения в британских больницах, и пол плода невозможно было узнать наверняка. Тем не менее они были уверены в появлении на свет сына и даже выбрали имя — Алессандро. Их уверенность была настолько велика, что они даже не подумали об имени для девочки.

В отличие от наших дней, в 1960-е годы мужчины редко присутствовали при родах. Мой отец не был исключением. Он не сидел рядом с Олвен, ожидая рождения их детей, и рассказывал моей матери, что вместо этого ходил на танцы. Она говорила мне потом: «Я и не хотела, чтобы он был там, и не рассчитывала на это. Сам факт, что он прервал свой маниакально плотный рабочий график, чтобы находиться в это время в клинике, был красноречивее всяких слов».

Пока мама терпела болезненные схватки, мой отец спокойно удостоверился, что она в надежных руках, а потом отправился ужинать и смотреть кино. Представьте себе его удивление, когда, вернувшись в клинику вечером, он услышал от медсестры: «Поздравляю! У вас родилась дочь!»