Во имя Гуччи. Мемуары дочери

— Но как, Альдо? — в слезах стонала она. — Где? Это невозможно!

— Мы родим этого ребенка, — настойчиво проговорил мой отец и добавил с улыбкой: — И он будет носить мою фамилию. Tutto è possibile[30], Нина.

Оказалось, что все действительно возможно.

Отец был спокоен и утешал ее; интуитивно она поняла, что может довериться ему, но все равно ей было страшно. Как они смогут сохранить это в тайне? А как же его другая семья? Олвен и его сыновья всегда маячили где-то на периферии сознания, хотя редко упоминались в их разговорах. Мама даже не помышляла вмешиваться в папины решения, но все же переживала из-за того, как он будет справляться с возникшей ситуацией.

Несмотря на драматические перемены, они оба не стали менять своих планов на лето. Однако, вместо того чтобы с нетерпением готовиться к материнству, она сходила с ума от страха перед вероятностью (весьма реальной), что кто-то может разоблачить ее истинное лицо — беременную любовницу женатого мужчины.

Мне, пережившей беременность трижды, очень хорошо знакомо это ожидание. В нем присутствует волнение от того, что ты создаешь новую жизнь вместе с любимым мужчиной, а после третьего месяца ты уже можешь объявить об этом миру. Потом появляются первые признаки движения, время от времени — толчки. Но у моей матери ничего этого не было. Для нее существовали только проблемы, и чем крупнее становилась я внутри нее, тем сильнее нарастала ее тревога.

Ко времени возвращения в Рим она куталась в свободные пиджаки и многослойную одежду, но когда прошло пять месяцев, стало ясно, что она больше не может скрывать свой живот. Ее положение требовало решительных мер.

— Ты должна переехать в Лондон, — внезапно объявил мой отец. Не склонный к панике, он, казалось, был совершенно спокоен, сообщая эту грандиозную новость.

Мама пришла в ужас.

— В Лондон? Но зачем? Я там никого не знаю!

— Никола работает на Бонд-стрит, и тебя сможет сопровождать Мария, как и в Нью-Йорке.

Вскоре стало ясно, что отец уже некоторое время планировал ее отъезд. Он проработал все детали со свойственной ему дотошностью и договорился, чтобы ее наблюдал ведущий гинеколог лондонской клиники на Харли-стрит. Поскольку на Вест-Энде открылся новый магазин GUCCI и ему необходимо было постоянно ездить в Уолсолл для закупки кож, он заверил ее, что у него теперь есть законная причина чаще бывать в Англии.

— Я стану часто приезжать и обязательно буду с тобой, когда родится наш сын, — обещал он, целуя ее в лоб и еще раз повторяя свою убежденность, судя по протеканию беременности, что родится мальчик.

Не в силах осмыслить все это до конца, мама, по крайней мере, испытала облегчение, узнав, что Мария будет с ней все это время. Хотя мама никогда не считала испанку своей подругой, она понимала, что не раз скажет ей «спасибо» за компанию. А вот присутствие Николы было просто даром Божьим, и она едва могла поверить в свою удачу: он будет в Лондоне, причем благодаря ей.

Момент ее отъезда к британским берегам был продиктован сроком беременности, так что с приближением конца года мама стала нервно собираться к отъезду из Италии. Мой отец только что отбыл в очередной зарубежный вояж, поэтому ей предстояло переезжать без него, но через пару недель они должны были встретиться в Лондоне. Однажды в ноябре 1962 года, когда моя мать готовила к консервации свою квартиру, ожидая возвращения Марии, которая отлучилась по какому-то делу, зазвонил телефон. Она надеялась, что это папа, который хочет пожелать ей счастливого пути.

— Pronto? — сказала она в трубку, произнеся обычное итальянское приветствие.

Это была Мария.

— Io non parto[31], — сказала она. И повесила трубку.

Потрясенная, мама направилась в комнату Марии и обнаружила, что ее шкаф пуст и все вещи исчезли.

Может быть, это время, проведенное вместе в Нью-Йорке, заставило испанку передумать, а может, ее испугало то, что придется провести еще одну зиму в чужой стране, — кто знает. Она ничего не объяснила маме и не дала шанса уговорить ее.

У мамы не оставалось иного выхода, кроме как сесть в самолет, летевший в Лондон, чтобы родить меня в чужой стране. Для человека, который прожил всю свою жизнь в уютно привычном окружении, это, должно быть, было ужасающей перспективой.

«Можешь себе представить, каково мне было? Необходимость постыдно прятаться! — говорила она мне спустя многие годы, содрогаясь при этом воспоминании. — В 1960-е это стало бы громким скандалом. Одинокая женщина — и беременна! Я бежала из Рима, словно ночной воришка!»

Папа однажды писал своей Брунине, умоляя ее «не уступать формальностям, общественному мнению или внешним влияниям, которые помешают [нашему] желанию любить друг друга», и прибавил: «Поверь мне, моя милая, ты никогда об этом не пожалеешь!» В тот момент, когда колеса шасси отрывались от взлетной полосы, глядя в иллюминатор, она совершенно точно «жалела об этом» и чувствовала себя покинутой, как никогда прежде.