Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Когда мы немного упорядочили наш лондонский быт, Морин по-прежнему каждый день выводила меня на прогулку, чтобы мама могла отдохнуть. Мы шли пешком в Гайд-парк, чтобы кормить уток, или ездили на красных двухэтажных автобусах по музеям и кинотеатрам. Мы ходили к лондонскому Тауэру и Букингемскому дворцу, где я заглядывала в просветы между прутьями ограды и спрашивала: «А королева сейчас там? А она нас видит?» Морин была страстной читательницей и вскоре пробудила интерес к книгам и во мне. К трем годам я умела читать и писать — факт, который производил впечатление на всех. Больше всего мне нравились книги издательств Ladybird, Penguin Readers и детективные истории Энид Блайтон из серии «Великолепная пятерка», особенно если в них описывалась семейная жизнь.

— Каково это, иметь брата или сестру? — спрашивала я Морин. Или: — А у всех детей мамочка и папочка живут вместе?

Я часами просиживала над книгами днем, а потом не могла дождаться минуты, когда можно будет дочитать книжку ночью, забравшись с фонариком под одеяло. Я обожала игру слов, воображаемые миры и ощущение приключений, которое они создавали в моих мыслях.

Мой реальный мир оказался не менее захватывающим, поскольку через пару месяцев мы снова были в пути.

— Центральный Лондон — не место для воспитания нашей дочери, и мы должны определить ее в хорошую школу, — сказала мама папе. — Я бы хотела иметь собственный небольшой дом с садом.

С помощью одного из своих лондонских сотрудников папа нашел нам дом в псевдотюдоровском стиле в пригороде Хендона, к северо-востоку от города. Выбранный им район оказался в самом центре ортодоксальной еврейской общины. Над нашей входной дверью была привинчена мезуза[35] со стихами из Торы, а нашими соседями были евреи-хасиды, которые носили ермолки и пейсы. Я, точно завороженная, смотрела из окна спальни, как они отправляли религиозные обряды в своем саду, где выстроили маленький дом для молитв, и каждую субботу облачались в свои лучшие одеяния для шаббата. Это был невероятно далекий «культурный прыжок» в сторону от всего того, что мы знали в Риме, и, хотя я лично была в восторге, думаю, мамино чувство неприкаянности только усилилось.

Тем не менее она настроилась приспособиться к новому окружению и сразу же принялась обживать дом. Удовлетворяя свою потребность в порядке, она организовала ремонт в каждой комнате. На это время меня отослали в маленькую местную подготовительную школу. Ею руководила директриса по имени мисс Маккарти, чопорная старая дева средних лет, которая, казалось, непрестанно нависала надо мной. «Ты способна на большее, Патрисия», — говаривала она, подталкивая меня увесистой рукой, слишком чувствительно для четырехлетнего ребенка. Я жила в страхе перед ее острым языком и подзатыльниками, не понимая, почему она питает ко мне такой пристальный интерес, пока до меня не дошло, что моя фамилия была символом денег и престижа для ее небольшого заведения.

Я была прилежной ученицей и хорошо успевала по большинству предметов, особенно по английскому языку. Когда приезжала домой после школы, Морин усаживала меня за кухонный стол и наливала мне стакан молока, в то время как я читала вслух на языке, которым моя мать все еще не овладела, несмотря на еженедельные уроки. Бегло читая книжки про Питера и Джейн, временами я поднимала глаза на маму и всегда радовалась, видя, как она мне улыбается.

Наши соседи, должно быть, считали нас странной семьей: красивая, но печальная молодая итальянка, рыжеволосая англичанка и пятилетняя девочка-билингв с косичками. Еще необычнее было то, что я играла вместе с другими детьми на улице и беззаботно рассказывала им:

— У меня две мамочки: одна — печальная, а другая — веселая.

Полагаю, после этого все уверились, что моя мать и Морин — лесбиянки.

В «веселой мамочке» вскоре было не узнать ту женщину, которая когда-то вошла в нашу семью. Благодаря моей матери Морин сменила очки на контактные линзы, изменила прическу и выправила прикус. Ее гардероб пополнился вещами, выгодно подчеркивавшими ее фигуру. Практичную обувь сменили более женственные туфельки. Перемена была разительной. Моя мать говорила: «Я всегда знала, что внутри скромной серой уточки скрывается лебедь! Она стала очень хорошенькой и была к нам необыкновенно добра. Морин была нашим становым хребтом, и она любила тебя, Патрисия, как свою родную дочь».

Мне, маленькой, преображение Морин не бросилось в глаза. Я вообще замечала в ней только хорошие качества. Она была настоящим кладезем знаний и всегда вслушивалась в мои бесконечные вопросы. Морин стала частью нашей маленькой семьи, и я знала, что, когда понадобится, могу на нее рассчитывать.

Морин всегда заботилась и о моей матери.

— Поглядите-ка на это, — однажды сказала она маме, положив ей на колени газету. Статья была о том, как виолончелист Иегуди Менухин в занятиях йогой нашел спасение от депрессии. Через считаные дни Морин нашла для мамы индуистский ретрит[36] в нескольких километрах от нашего дома, в Хэмпстеде, и предложила ей попробовать заняться йогой.