Во имя Гуччи. Мемуары дочери

— Это же папочка, который идет на работу, глупышка! — объяснила я маме, недоумевая, почему она вообще задает вопрос о том, что казалось мне в порядке вещей.

— А что происходит, когда он снова возвращается домой?

Подобрав «спящую» женщину, я заставила ее поспешить вниз по лестнице, чтобы приветствовать мужчину радостным танцем.

Увы, никаких радостных танцев для меня и моей матери в те первые месяцы 1970 года не предвиделось. Худшее было еще впереди, когда однажды апрельским днем она усадила меня за стол, чтобы сообщить сокрушительную новость.

— Мы с Морин должны уехать, — сказала она. — Нам нужно кое-что сделать. Ты на некоторое время останешься с мисс Маккартни.

Мне показалось, что я неправильно ее расслышала.

— С мисс Маккартни? Но…

— Это ненадолго. — Она попыталась улыбнуться. — Всего на два месяца.

В панике я бросила взгляд на Морин, которая неловко кивнула и поспешила заняться каким-то делом. Два месяца казались мне вечностью, и почему это я не могла, спрашивается, остаться с Морин? Но никакие мольбы не смогли заставить мою мать изменить свое решение.

— Мне потребуется помощь Морин, — отрезала она, даже не подумав объяснить мне, что мы переезжаем в новый дом, который она нашла для нас в Беркшире (и что сама мама стала настолько зависима от Морин, что ее собственная потребность в помощи стала важнее, чем мои потребности в заботе и уходе). — Сейчас середина учебного года, и мы вряд ли сможем оставить тебя дома одну, верно?

Никаких обсуждений больше не было.

С тяжелым сердцем я смотрела, как Морин упаковывала небольшую сумку с моими вещами.

— Я положу твои любимые игрушки, Поппет, — говорила она, пытаясь смягчить ситуацию. — А какие книжки ты хотела бы взять?

Закусив нижнюю губу так, что во рту появился привкус крови, я только пожала плечами.

Через несколько дней моя мать привезла меня в квартиру мисс Маккартни, которая находилась в старом викторианском здании в нескольких километрах от нашего дома. А потом умчалась, торопливо клюнув меня в щеку со словами:

— Будь хорошей и послушной девочкой.

Ей не терпелось поскорее убраться оттуда.

Я прямо в пальто, как была, вошла в гостиную, совершенно оглушенная переменами, гадая, что такого сделала, чтобы заслужить это наказание. Помню, на стене висел огромный, в натуральную величину, портрет короля Карла II. Потом, сидя под ним и в молчании поедая цветную капусту с рыбными палочками, я оглядывала унылое место заключения, к которому меня приговорили, и боялась, что мама может не вернуться за мной. Борясь со слезами, я в своем тогдашнем нежном возрасте не могла понять этого поступка, который казался мне намеренным актом жестокости.

Квартирка была настолько маленькой, что в ней невозможно было никуда скрыться от глаз мисс Маккартни. Мне даже приходилось делить с ней спальню, спать в односпальной узенькой кровати, где я лежала каждую ночь без сна, измученная ее храпом. Каждый час, проведенный там, казался мне бесконечным, и травма брошенного ребенка стала моим первым и самым сильным несчастливым воспоминанием моего детства.

— Когда мама приедет повидать меня? — спрашивала я.

— Сомневаюсь, что у нее будет на это время, — был ответ. — Она очень занята.

Она так и не приехала. Как и папа. Не разговаривала я с ними и по телефону, хотя уверена, что она или Морин наверняка звонили, чтобы удостовериться, что со мной все в порядке. Беспомощная, я была заперта в мирке, где моя «тюремщица» надзирала за каждым моим движением. Злость на мать росла день ото дня.

Эти несчастные недели закончились, когда однажды днем я неожиданно заметила мать у школьных ворот.

— Мама! — закричала я, подбегая к ней. Я была безумно рада видеть ее, но она, казалось, не хотела попадаться никому на глаза.

— Я заберу тебя в пятницу после уроков плавания, — сказала она мне. — Мы переезжаем, и ты будешь ходить в другую школу, но ни в коем случае не говори ничего мисс Маккартни. Hai capito?[39]

Я была слишком мала, чтобы понимать необходимость секретности, которая была связана с ее общими страхами перед встречей с любым лицом, обладающим властью, неуверенностью в общении на английском языке и четким пониманием того, что моя тюремщица не обрадуется потере ученицы — точнее, потере дополнительного дохода, который она получала, беря меня к себе. Я знала лишь одно — меня освободят, и эта мысль наполнила меня такой радостью, что я тут же выпалила эту новость подружке. Разумеется, совсем скоро известие дошло до ушей мисс Маккартни, которая разозлилась — произошло именно то, чего опасалась моя мама. Плотно сжав губы, она помогла мне собрать вещи и вместе со мной на пороге дождалась маминого приезда.

Я трусливо наблюдала за их разговором с переднего сиденья машины, когда моя мать, багровая от смущения, неловко подбирая слова, извинялась перед учительницей за изменившиеся планы. Наконец, поспешно дойдя до машины, первое, что она сделала — это отвесила мне сильную оплеуху. Я совершенно растерялась и сидела, вся заплаканная, в молчании, пока она везла меня в наш новый дом — уже пятый по счету за шесть лет.