Во мне живет вселенная

- Иногда я думаю, что и вправду этого хочу. Но...

- Но?

- Но ты мой отец. От этого не убежишь.

Он вытер лоб сухой жилистой ладонью и судорожно выдохнул.

- Я понимаю, - сказал папа. - Я понимаю, но дай мне бутылку и убирайся.

- Нет, - тихо ответила я. Быстро приходя в себя и обретая уверенность, я вдохнула полной грудью и на выдохе уже более уверенно и твердо повторила:

- Нет.

- Дай мне бутылку!

На висках отца выступили вены, глаза покраснели от напряжения, руки, на которые он облокотился, задрожали так сильно, что казалось, они вот-вот сломаются.

- По тебе смерть плачет, хочешь приблизить ваше свидание?! Тебе нужен отдых, папа. Ляг, прошу.

Я легонько толкнула его, чтобы он упал на подушки, но отец взял меня за руку и встряхнул.

- Я - алкоголик. Я умру раньше без бутылки, чем с ней.

Я долго смотрела на него, прежде чем ответить:

- Только одну. И выпей лекарства.

Под утро я заглянула к нему. Начало светать, серые просветы еле освещали комнату. Я подошла к тяжелым шторам и распахнула их. Стало немного светлее, но кровать отца все еще была погружена во мрак.

Я подошла к нему и подоткнула одеяло. В его руке была зажата полупустая бутылка, половина подушки оказалась в рвоте. Я зажала нос, подумав о том, как это мерзко, а потом почувствовала прилив жалости к этому человеку. Его желтое, похудевшее за несколько недель лицо было лишено жизни; глубокие скулы и вздувшиеся синяки под глазами делали лицо непропорционально уродливым; длинные худощавые руки цеплялись за горлышко бутылки, словно в ней находились остатки его души, и дрожали губы, будто он хотел что-то сказать, но не решался даже во сне.

Это было последнее воспоминание о нем.

Поцеловав его в лоб, я ушла на работу, а возвратившись, нашла лишь одеревеневший труп, в котором я уже не узнавала отца.

После его смерти объявилась моя дальняя тетушка, которую я видела лишь в детстве и которую совсем не помню. Она взяла на себя все хлопоты с похоронами, оповестила родственников и знакомых, и устроила неплохие поминки. Я не участвовала ни в одном из этих мероприятий. Я пришла с Сашей на кладбище, когда все уехали.

Было видно, что могила отца еще свежая. Земля выглядела намного рыхлее, чем у других, памятник особенно ярко сверкал на солнце, и много цветов и венков украшали его новый дом. Чем больше времени пройдет, тем меньше цветов будет лежать на его могиле, а сорняки и засуха окончательно сделают ее похожей на могилы остальных, таких же мертвых, но уже наполовину забытых людей.

Я не плакала. Я неподвижно стояла и смотрела на высеченное имя папы, на дату его смерти и его фотографию, где он улыбался еще живой улыбкой и еще живым взглядом глядел на фотографа. Меня одолевало чувство, будто отец еще жив или же его никогда и не было - только цифры и буквы на памятнике, которые ничего не говорили прохожему, но так много говорили мне.

Саша молчала. Она беззвучно искала что-то в моем лице, а когда нашла, обняла так крепко, что я невольно обняла ее в ответ.

- Жизнь продолжается, - тихо сказала она.

- Я думала, после его смерти она только начнется.

Саша посмотрела на его фотографию и спросила:

- Что между ваши произошло?

Я пожала плечами.

- Ничего особенного. Папа пристрастился к алкоголю, а он был одним из тех людей, которые, выпивая, перерождаются в монстров и агрессоров. Однажды его пьяная злость достигла апогея, и он избил меня. Я еще тогда в школе училась. Я заперлась в комнате и не выходила больше недели. Отец приготовил примирительный ужин, но я не приняла его, а он и не настаивал. Позже папа не позволял себе такого, мог только грубо схватить за руки или плечи, или ударить пощечину. Но этого хватало, чтобы я впадала в панику: я всегда боялась, что он вернется и закончит то, что начал.

Я тряхнула головой, пытаясь отогнать воспоминания.

- Наверное, он любил меня. Но иногда этого мало, - сказала я, отвернувшись.

Возвращались мы с Сашей в полном молчании, и всю дорогу я думала только о том, чтобы не заплакать.

Я стою на краю обрыва. Внизу - река. Ветер не щадит мою прическу. Коса расплелась, и теперь кучерявые пряди закрывают мое лицо. Я слышу музыку, она повсюду. Тихая и такая грустная, что мне хочется заплакать. Посмотрев вниз, я замечаю отца. Он неподвижно лежит на плоте и плывет по течению. Папа далеко, но у меня получается разглядеть его лицо: бледное, даже немного синее; губы сжаты, словно он злиться. В кулаке у него зажата роза. Ветер или другая сила срывает ее лепестки, и они наполняют собою реку. Для одной розы лепестков слишком много. От них река становится красной... кровавой.

Я не хочу на это смотреть. Я вскакиваю и оглядываюсь, будто ищу помощи.

- Папа... папочка! - кричу, закрывая лицо руками. - Я теперь одна. О, Господи, я теперь и вправду одна!