Во сне и наяву

Десять прыжков, двадцать… И всякий раз её ноги взлетали выше уровня ванны. Девочка остановилась, переводя дыхание. Взглянула на свои ноги, который до колен были выкрашены в синий цвет. А ещё ей казалось, что она так сможет прыгать полдня без остановки. Её даже посетила одна неправильная мысль. Девочка подумала о том, что будь у неё эти листья в нужное время, она запросто бы выполнила норматив на звание мастера спорта, причём на любой дистанции. Может быть, даже на спринтерской.

Тут в дверь начали ломиться. Даже и думать было не нужно кто там. Это Колька. Бесцеремонный и всегда считающий, что сестра должна уделять ему столько внимания, сколько ему потребуется.

Сейчас ещё полегче стало, а раньше он спать не хотел ложиться, пока Светлана не сядет рядом на кровать. И не возьмёт его и Макса за руки. Так, как это когда-то делала мама. Сейчас хотя бы сами ложиться стали, вставать, одеваться-раздеваться.

— Света-а…, — и стук кулачка в дверь. — Света…

— Отстань, Коля, — кричит девочка, — дай мне помыться!

— А ты там моешься?

— Да, — раздражённо отвечает она.

— А почему вода не течёт?

— Коля, отойди от двери, а то сейчас получишь…, — обещает сестра.

— Нам тоже нужно мыться, — бурчит Колька. И, конечно же, никуда не уходит.

Света раздевается и лезет в ванную, смывать с себя синий сок фикуса.

Иванова огорчила девочку. У мамы ночью был приступ, начались судороги, а потом упало, буквально рухнуло давление. Хорошо, что в эту ночь дежурила Иванова, а не глупая Нафиса. Ольга Александровна стала колоть маме нужные препараты и звонить лечащему врачу. Валерий Сергеевич сказал, что делать, и через час давление стабилизировалось.

— Но судороги были сильные, — говорила Иванова. — Я три месяца таких уже не видела. Камаев сказал, что зайдет сегодня после дежурства.

Огорчение. Камаев Валерий Сергеевич — это мамин врач. Свете он нравился своим позитивом. Он всегда говорил что-то типа:

— Не горюй, Светлана, я вам выпишу этот препарат, колите пока его, а если через пару месяцев состояние мамы не улучшится… Посмотрим… Попробуем ещё кое-что. Я пока почитаю, подумаю…

Папа говорил, что он слишком молод, но девочка совсем не считала это недостатком. Ей очень нравился оптимизм Камаева:

— Ничего, твоя мама должна проснуться. Ты, главное, с ней почаще разговаривай.

Она отвела братьев в садик, вернулась, отпустила Иванову, стала проводить с мамой гигиенические процедуры и ждать папу со смены, когда в домофон позвонили. У папы был ключ. Пришёл отец Серафим.

— Ну а чего ты не заходишь в трапезную к обеду? Отец Александр про тебя спрашивал вчера. Чего, говорит, Светлана, не ходит обедать?

Поп опять был в сандалиях и серых носках. Опять у него ряса чем-то закапана. Под мышкой какая-то книга. Он почти всегда ходит с книгами. От него пахнет луком. Он садится в кресло рядом с мамой.

— Сегодня приду, — обещает Светлана. Ей нравится, как кормят в приходе, да плюс ещё экономия. Отчего же не прийти?

— А батька твой где? — спрашивает отец Серафим.

— Так он только через полчаса придёт, — говорит девочка.

— У меня есть часик свободный, хочешь, беги в школу, а я с мамкой твоей посижу, — предлагает поп.

Э, нет. Света лучше сама с мамой посидит вместо школы. В школу ей совсем не хотелось идти.

— Нет, у мамы ночью криз был, лучше я тут побуду, — говорит она. И пока отец Серафим ничего не произнёс, спрашивает о том, о чём начинает задумываться всё чаще: — Батюшка, а что такое «время»?

Отец Серафим как раз стал разворачивать книгу и от такого вопроса опешил на секунду:

— Чего? Время? Это что, вы в школе проходите, что ли?

— Да нет, я это сама интересуюсь.

— С чего бы вдруг тебе таким интересоваться? Нормальной деве твоего возраста такое неинтересно должно быть.

«Ну, нормальной, может, и неинтересно. А мне с моими снами самый интерес».

— Так знаете вы или не знаете? — уточняет Светлана.

— Хех, — поп смеётся, — так об этом, душа моя, никто ничего не знает. Время… Сие предмет, человеческому осмыслению не подлежащий. Всё, чему мы научились, работая с ним, так это измерять равные его промежутки с большей или меньшей точностью. Вот и всё. Только Господу подобные материи обдумать под силу.

— То есть вы не знаете, может ли быть у времени исток? — спросила девочка.

— Исток? — поп опять удивился. — Исток, в смысле исходная точка? — он задумался. Положил книгу на подлокотник кресла и стал подёргивать себя за бороду, смотря при этом куда-то мимо Светланы. — Угу… Угу… Ну, давай допустим такую гипотезу… Знаешь, был один такой жулик от науки, по фамилии Эйнштейн, ловкий такой плагиатор, но вот одну вещь он подметил всё-таки, кажется, сам — он угадал, что возле сверхтяжёлых тел пространство, а значит, и время, так как они неразрывны, искривляются. То есть, ежели время мы представляем как постоянно переменную величину, которая ещё может и искривляться, значит, что…, — он указал на Светлану пальцем, ожидая, что она продолжит его мысль.

Но девочка с трудом понимала попа и никак не могла закончить фразу. Она лишь качнула головой в ответ.