Во сне и наяву

Иногда пьяные, слабо соображающие парни подлавливали меня посреди коридора, притискивали к стенке и начинали шептать пакости, от которых уши вяли. От них несло перегаром и табачным дымом, их руки были мокрыми от пота и чрезвычайно цепкими. Я с трудом вырывалась, при этом стараясь сохранить на лице приветливую и услужливую улыбку – если бы кто-нибудь из них расценил мое сопротивление как обиду для себя, я запросто могла бы схлопотать по шее.

Кто я была для них? Обыкновенная проститутка, с той лишь разницей, что сутенер не выводил меня на панель, а посылал к клиентам на дом. Со мной не церемонились, ко мне обращались матом, при мне травили непристойные анекдоты.

Как-то однажды – дело было осенью – Толик привел к нам в квартиру очередную шумную компанию. Ребята уже были изрядно навеселе, тем не менее двое из них быстренько сгоняли в супермаркет, затарились водкой и коньяком, накупили кучу нарезок и консервов и послали меня на кухню раскладывать закуску по тарелкам.

Орудуя ножом и открывалкой, я прислушивалась к пьяным возбужденным голосам и ржанию, доносящимся сквозь закрытую дверь комнаты. Разговор шел о взаимоотношении полов – по-простому, о девках.

Чей-то густой, сочный бас назидательно вещал, что все бабы – стервы, и ни одной нельзя верить по-настоящему. Его то и дело перебивал визгливый, захлебывающийся тенорок:

– А вот у меня, братаны… у меня…

Никто не слушал визгливого, каждый пытался высказаться, вставить свое замечание. Голоса постепенно сливались в один нестройный хор.

Я закончила с рыбой и ветчиной, выложила из банок в салатники маринованные огурцы и помидоры, составила еду на большой поднос и поспешила к «гостям».

В комнате было сизо от дыма и невероятно душно. Кисло пахло по́том, тихо пела магнитола.

Обладателем баса оказался низенький тщедушный мужичонка в дорогом, съехавшем на одно плечо пиджаке, с красным лоснящимся лицом и взлохмаченными волосами. Он сидел, по-хозяйски развалившись на диване, и тянул свое:

– Гниды они все! Сволочи!

Рядом с ним сидел здоровенный и румяный, похожий на Илью Муромца, парень, дергал краснолицего за лацкан пиджака и канючил смешным тоненьким голосом:

– Нет, послушай, что я тебе расскажу!

Я молча накрыла на стол, расставила тарелки, рюмки – компания не обращала на меня никакого внимания, занятая интересной беседой. Лишь приземистый густобровый толстяк с крупной золотой печаткой на мизинце, сидящий ближе всех к столу, игриво ущипнул меня за щеку:

– Что такая скучная, малышка? Кто-то обидел? Скажи, не стесняйся.

– Все в порядке. – Я улыбнулась через силу.

– Классная девочка, – проговорил толстяк, наливая в рюмку водки, – сядь, выпей с нами.

– Спасибо, чуть позже. – Это была обычная отговорка, которая помогала лишь в начале – потом, рано или поздно, все равно приходилось выпивать с ними.

Я хотела отойти, но густобровый крепко схватил меня за руку.

– Погоди! – Он силой посадил меня к себе на колени и обратился к краснолицему мужичонке: – Хватит гундосить, Гога. Тебя послушаешь, ни одной девки порядочной нету, все, как одна, шкуры продажные.

– Так и есть, – подтвердил тот с видимым удовольствием.

– А эта как? Тоже шкура? – Густобровый легонько тряхнул меня за плечи.

Краснолицый неопределенно хмыкнул.

– Я почем знаю? Ты у Толяна спроси, его краля, он ее, поди, как облупленную знает. Эй, Толян, как ее звать, твою глазастую?

Толик сумрачно глянул на него исподлобья.

– Василиса, – усмехнулся он и добавил: – Прекрасная.

– Мать твою! – захохотал Гога. – Ты, стало быть, у нас Иван-царевич, раз с Василисой Прекрасной живешь.

– Прекращай ржать, как жеребец, – строго осадил толстяк, – по-твоему, она не Прекрасная? Отвечай, не Прекрасная, да?

– Да что ты прицепился, – слегка смутился краснолицый Гога, – девка как девка. Смазливая, не спорю. А что у нее на уме – ляд ее знает.

– А я вот иначе думаю, – неожиданно произнес Илья Муромец высоким, повизгивающим тенором, – я думаю иначе. Я…

– Чего ты там думаешь? – насмешливо перебил толстяк, которого, очевидно, в компании держали за главаря. – Говори уже, не кукарекай.

– Я думаю, девушка – высший класс. Глаза у нее преданные, ей-богу. Я, как знаток, вижу…

– Знаток он, ядрена корень. – Гога ткнул парня кулаком под ребра и снова заржал.

– Зря ты так… ир-рони-зируешь! – Муромец с трудом выговорил трудное слово для его парализованного алкоголем языка и громко икнул. – Зря. Толян знает, что я прав. Верно, ведь, Толян, девочка тебя любит? Это видно нев-во-ору-жен-ным глазом.

– Любишь его? – Толстяк ласково погладил меня по голове. – Говори правду, мы тут все свои.

Я молча смотрела в тарелку с семгой. Мне было так тоскливо и муторно, хоть удавись. Поскорее бы эти козлы разошлись и оставили меня в покое – но какое там! Вечеринка только начиналась и грозила продлиться до утра.