Во сне и наяву

– Потом, потом. Все тебе расскажу и даже покажу. Только давай домой зайдем. Что ж ты такая громкая-то? – уговаривая, толкала вперед и вверх подругу Лиза. Домой, домой. От крика и скандала, от разборок и разговоров соседей. Вверх по лестнице, и вот она родная дверь.

Кто-то совсем недавно пинал дермантиновую обшивку ботинками и явно пытался отодрать наличник от двери. Этот кто-то сейчас буравил Лизавету глазами-прицелами, мешая ей сосредоточиться и найти ключи в сумочке.

– Ты мне сейчас все, все расскажешь, – многообещающе протянула Ленка, – умертвие несостоявшееся ты мое. Я ж тебя похоронила уже за этой чертовой дверью.

Долго пили чай на кухне. Приходил участковый, еще раз посмотрел на Лизу, проверил документы. Елене Троянской сделал устный выговор за несдержанность и истерику у подъезда. Ушел. Потом дамы нашли бутылку красного полусладкого.

– Я только поняла, что тебе бабка дом в деревне оставила, а ты ворона ручного поехала искать и теперь опять туда собралась. Ты ж домоседка, каких уже серийно не выпускают. Я тебя в кафешку на свой день рождения уже несколько лет заманить не могу. А тут, как подменили. Где моя «бедная Лиза»? Где призрак кентервильский, прикованный цепями к ноутбуку своему проклятому?

– Точно. Сейчас чат рабочий проверю и вернусь. Я ноут-то с собой не брала.

Лиза подорвалась в комнату, а Ленка осталась в кухне, пытаясь прочесть выцветшие письма, что были найдены на антресолях.

– Слушай, я у тебя их заберу, отсканирую и попробую с резкостью поиграть, авось чего и прочитаем, – укладывая пожелтевшую связку свидетельств прошлого себе в сумку, заявила новоявленный архивариус. – Вообще, завтра суббота. Вот мы тебя с Мишкой и отвезем в твое Муэртово.

– Маурино.

– Один фиг. Муэртово, Маурино. Мертвая деревня с наследством от мертвой бабки. El Dia de Muertos. Завтра с утра выдвигаемся. Оценим фронт работ и заодно на природе отдохнем.

Если Елена Неостановимая начинала строить Вселенную под себя, оставалось только расслабиться и получать удовольствие.

Ленка взяла запасной ключ от квартиры, чтоб в следующий раз не ломать дверь, и отбыла восвояси. Елизавета же засела разгребать завалы рабочей почты и чата, писать руководству, что будет на связи, но не в Москве. Побег от проклятого дивана и жизни в одиночной камере бетонной коробки начинал приобретать очертания. Перо вновь заняло место в ловце снов. Пора было ложиться спать.

– Я больше не буду бояться. Я сама, кого хочешь, испугаю, – уговаривала себя Елизавета Петровна, выключая свет. – Я тут самый страшный зверь, не сожру, так хоть в морду плюну.

Глава третья. Сон

Темнота. Опять беспомощное состояние. Лежать неподвижной жертвой, сломанной куклой без возможности подняться, пошевелить хотя бы пальцем. Но в этот раз, в отличие от всех прошлых снов, Лиза в неровном свете за головой увидела тяжелый тулуп, что придавил ее к лавке. Стену из бревен рядом с собой. Белую глыбу печи, от которой явно тянуло теплом. Услышала скрип открываемой двери. Шорох и снова эти шаги. Тяжелая поступь приближающегося знакомого кошмара.

– Ладно, хоть увижу, чего боюсь, – подумала она вдруг.

Обмирать от ужаса, как в прошлые разы, расхотелось совершенно, зато появилось совершенно ясное понимание, что это все ее сон. В любой момент Елизавета проснется и свалит из этого мрачного места. Любопытство оказалось сильнее. Шаги приближались, и в освещенный круг наконец-то вошел огромный мужик в темном тулупе. Лохматый. Заросший черной бородой по глаза. Чисто Йети.

– Луша, неужели очнулась, душа ты моя ненаглядная! – прогудел он. – Деточка, живая. Донечка моя.

– Тятя? – срывающимся голосом прошептал Лизкин рот. Тело под тулупом Елизавету не слушалось и жило своей жизнью.

– Думали, заломало тебя до смерти, моя кровиночка. Сейчас бабку кликну. Пусть посмотрит тебя. Лежи, лежи, – поправляя тулуп на болящей, между тем говорил лохматый «тятя». Борода черная топорщится, нос покраснел, брови хмурые, а глаза добрые.

Опять жалобно под этим человеком-горой заскрипели половицы, и бабахнула входная дверь. И как не было его. Лиза подняла взгляд. Над головой ровно светилось мягким лампадным светом вороново перо. Вот оно путеводное, разгорается уже не лучинкой, а свечкой. Хлопнула снаружи дверь, снова шаги, они были помягче, чем от громовых сапог. Полегче и торопливее.

– Баба Мила! – выдохнула Лизонька, забыв, что ни говорить, ни управлять этим неподвижным телом она не могла никак.

– Ах, ты ж леший-то! – не старая еще женщина в домотканной одежде и платке, повязанном узлом на лбу, всплеснула руками, – Лизаветка! Егоза ты такая, негодница! Куда забралась! Ну-ка брысь отсюда! Ишь че удумала, бессовестная!

И единым выдохом дунула на перо. Все погасло.

Глава четвертая. Явь

За окном пели птицы, и береза приветливо махала зелеными ладошками на ветках. Апрель был на диво теплым. Утро сияло, умытое ночью небо наливалось лазурью. Лизе хотелось петь или хотя бы мычать что-то жизнерадостное.

– Не все еще потеряно, – соглашалась она с синицей за окном.