Во весь голос

От плача моего и хохота

морда комнаты выкосилась ужасом.

И видением вставал унесенный от тебя лик,

глазами вызарила ты на ковре его,

будто вымечтал какой-то новый Бялик

ослепительную царицу Сиона евреева.

В муке

перед той, которую отда́л,

коленопреклоненный выник.

Король Альберт,

все города

отдавший,

рядом со мной задаренный именинник.

Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!

Весеньтесь, жизни всех стихий!

Я хочу одной отравы —

пить и пить стихи.

Сердце обокравшая,

всего его лишив,

вымучившая душу в бреду мою,

прими мой дар, дорогая,

больше я, может быть, ничего не придумаю.

В праздник красьте сегодняшнее число.

Творись,

распятью равная магия.

Видите —

гвоздями слов

прибит к бумаге я.

1915

Владимир Ильич Ленин

Российской коммунистической партии посвящаю

Время —

                начинаю

                                 про Ленина рассказ.

Но не потому,

                          что горя

                                          нету более,

время

           потому,

                         что резкая тоска

стала ясною

                       осознанною болью.

Время,

             снова

                        ленинские лозунги развихрь.

Нам ли

              растекаться

                                    слёзной лужею, —

Ленин

             и теперь

                             живее всех живых.

Наше знанье —

                              сила

                                      и оружие.

Люди – лодки.

                             Хотя и на суше.

Проживёшь

                       своё

                               пока,

много всяких

                          грязных ракушек

налипает

                  нам

                         на бока.

А потом,

                 пробивши

                                     бурю разозлённую,

сядешь,

               чтобы солнца близ,

и счищаешь

                       водорослей

                                             бороду зелёную

и медуз малиновую слизь.

Я

   себя

           под Лениным чищу,

чтобы плыть

                        в революцию дальше.

Я боюсь

                этих строчек тыщи,

как мальчишкой

                                боишься фальши.

Рассияют головою венчик,

я тревожусь,

                       не закрыли чтоб

настоящий,

                      мудрый,

                                      человечий

ленинский

                     огромный лоб.

Я боюсь,

                 чтоб шествия

                                           и мавзолеи,

поклонений

                       установленный статут

не залили б

                      приторным елеем

ленинскую

                     простоту.

За него дрожу,

                           как за зеницу глаза,

чтоб конфетной

                               не был

                                            красотой оболган.

Голосует сердце —

                                   я писать обязан

по мандату долга.

Вся Москва.

                        Промёрзшая земля

                                                             дрожит от гуда.

Над кострами

                           обмороженные с ночи.

Что он сделал?

                            Кто он

                                         и откуда?

Почему

               ему

                      такая почесть?

Слово за словом

                                из памяти таская.

не скажу

                 ни одному —

                                          на место сядь.

Как бедна

                    у мира

                                сло́ва мастерская!

Подходящее

                        откуда взять?

У нас

           семь дней,

у нас

          часов – двенадцать.

Не прожить

                      себя длинней.

Смерть

              не умеет извиняться.

Если ж

              с часами плохо,

мала

         календарная мера,

мы говорим —

                            «эпоха»,

мы говорим —

                            «эра».

Мы

       спим

                 ночь.

Днём

           совершаем поступки.

Любим

              свою толочь

воду

         в своей ступке.

А если

             за всех смог

направлять

                      потоки явлений,

мы говорим —

                            «пророк»,

мы говорим —

                            «гений».

У нас

          претензий нет, —

не зовут —

                    мы и не лезем;

нравимся

                   своей жене,

и то

        довольны доне́льзя.

Если ж,

              телом и духом слит,

прёт

        на нас непохожий,

шпилим —

                     «царственный вид»,

удивляемся —

                            «дар божий».

Скажут так, —

                            и вышло

                                            ни умно, ни глупо.

Повисят слова

                            и уплывут, как ды́мы.

Ничего

              не выколупишь

                                            из таких скорлупок.

Ни рукам

                  ни голове не ощутимы.

Как же

              Ленина

                             таким аршином мерить!

Ведь глазами

                         видел

                                    каждый всяк —

«эра» эта

                 проходила в двери,

даже

         головой

                        не задевая о косяк.

Неужели

                 про Ленина тоже:

«вождь

              милостью божьей»?

Если б

             был он

                          царствен и божествен,

я б

     от ярости

                       себя не поберёг,

я бы

         стал бы

                       в перекоре шествий,

поклонениям

                          и толпам поперёк.

Я б

      нашёл

                  слова

                            проклятья громоустого,

и пока

             растоптан

                                 я

                                   и выкрик мой,

я бросал бы

                       в небо

                                   богохульства,

по Кремлю бы

                            бомбами

                                             метал:

                                                         ДОЛОЙ!

Но тверды

                    шаги Дзержинского

                                                           у гроба.

Нынче бы

                    могла

                               с постов сойти Чека.

Сквозь мильоны глаз,

                                          и у меня

                                                          сквозь оба,

лишь сосульки слёз,

                                      примёрзшие

                                                              к щекам.

Богу

         почести казённые

                                           не новость.

Нет!

        Сегодня

                        настоящей болью

                                                         сердце холодей.

Мы

       хороним

                        самого земного

изо всех

                прошедших

                                       по земле людей.

Он земной,

                      но не из тех,

                                             кто глазом

упирается

                   в своё корыто.

Землю

             всю

                    охватывая разом.

видел

           то,

                что временем закрыто.

Он, как вы

                     и я,

                            совсем такой же,

только,

              может быть,

                                     у самых глаз

мысли

             больше нашего

                                          морщинят кожей,

да насмешливей

                               и твёрже губы,

                                                           чем у нас.

Не сатрапья твёрдость,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$триумфаторской коляской

мнущая

               тебя,

                        подёргивая вожжи.

Он

      к товарищу

                            милел

                                        людскою лаской.

Он

      к врагу

                    вставал

                                  железа твёрже.

Знал он

               слабости,

                                 знакомые у нас,

как и мы,

                  перемогал болезни.

Скажем,

                мне бильярд —

                                             отращиваю глаз,

шахматы ему —

                              они вождям

                                                     полезней.

И от шахмат

                        перейдя

                                       к врагу натурой,

в люди

             выведя

                           вчерашних пешек строй,

становил

                  рабочей – человечьей диктатурой

над тюремной

                           капиталовой турой,

И ему

           и нам

                      одно и то же дорого.

Отчего ж,

                  стоящий

                                   от него поодаль,

я бы

         жизнь свою,

                                 глупея от восторга,

за одно б

                 его дыханье

                                        о́тдал?!

Да не я один!

                          Да что я

                                          лучше, что ли?!

Даже не позвать,

                                раскрыть бы только рот —

кто из вас

                   из сёл,

                               из кожи вон,

                                                       из штолен

не шагнёт вперёд?!

В качке —

                    будто бы хватил

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$вина и горя лишку —

инстинктивно

                            хоронюсь

                                              трамвайной сети.

Кто

       сейчас

                    оплакал бы

                                          мою смертишку

в трауре

               вот этой

                               безграничной смерти!

Со знамёнами идут,

                                      и так.

                                                Похоже —

стала

          вновь

                     Россия кочевой.

И Колонный зал

                                 дрожит,

                                               насквозь прохожен.

Почему?

                Зачем

                            и отчего?

Телеграф

                 охрип

                            от траурного гуда.

Слёзы снега

                       с флажьих

                                          покрасневших век.

Что он сделал,

                            кто он

                                        и откуда —

этот

        самый человечный человек?

Коротка

                и до последних мгновений

нам

       известна

                        жизнь Ульянова.

Но долгую жизнь

                                  товарища Ленина

надо писать

                       и описывать заново.

Далеко давным,

                              годов за двести,

первые

              про Ленина

                                     восходят вести.

Слышите —

                       железный

                                          и лужёный,

прорезая

                 древние века, —

голос

           прадеда

                          Бромлея и Гужона —

первого паровика?

Капитал

                его величество,

                                             некоронованный,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$невенчанный,

объявляет

                    покорённой

                                            силу деревенщины.

Город грабил,

                          грёб,

                                   грабастал,

глыбил