Во власти речных ведьм

– Мряна, – проскрипела Ефирта. – Верная и точно единственная подруга Верфавии.

– До конца жизни и смерти с ней прошла, – вдруг заголосил, задышал сам дом.

Дверь дубовая открылась, занавески кружевные скатались в стороны. Окна мутно заслезились, а потом пошли радужными разводами. Большой веник, прибитый гвоздем к стене у входа, замаячил, привлекая наше внимание. Ефирта сжала мою руку, по-прежнему погруженную в каменную чашу. «Вот это иллюзия», – почувствовав ее прикосновение, подумала я.

– Говори, говори… – стонала старуха.

Олег застыл, не зная, спасать меня или нет.

– Все в порядке, – шепнула я ему.

– Мряна все свои кошачьи жизни и душу свою Верфавии отдала, – опять загудел дом. – По черному обряду душа Мряны сгорала, продлевая кошке жизнь. А все для чего – чтоб после смерти очередной родственницы на время душу хозяйки в себя впускать. Чтоб Верфавия могла себя оживлять в своих потомках. Ей не нужна была ученица. Она себя считала самой сильной ворожеей рода и знаниями своими делиться ни с кем не хотела. Мряна на Маринку вышла. Во сне кошки могут путешествовать очень-очень далеко и узнают то, что от человека таится.

– Да как же это?! Я помню их невинными созданиями – мою маленькую Верфавию и Мряну! – запричитала Ефирта. – После того, как меня в смертные пелена заключили, моя память ослепла. Смотрите, Мряна неуклюжая слабенькая кошечка. Ее Верфавия пожалела, когда кошка-мать отказалась от неё. Роды у кошки были трудные, Мряна, самая крупная, первой пошла. Видать, ее придавило. Соска у кошки она найти не смогла. Их шесть всего было. Более шустрые котята их сразу заняли. Наша Мряна – седьмая, оказалась лишней. Мне тогда Верфавия сказала: «Буду ее мамкою». И ведь выходила. Та везде за ней бегала: «Мря, да мря», – пищала. Вот Мряной ее и назвали.

Под скрипучий голос Ефирты я подумала: никогда не знаешь, что вырастет из невинного создания… Из этого милого пушистика такая лютая пантера получилась! Посмотрела я на Ефирту. У ведьмы на лице тоска горькая. Что-то шепчет она в Гулы. Вроде как по маленькой Верфавии убивается. Мы бормотанию ее значение не придали, а зря! Просто жалко стало старуху. Да только вдруг у неё глаза огнем вспыхнули. Она меня под локоть – толк:

– Дарья, еще раз имя Верфавии произнеси, я главное покажу. – И глаза у неё еще пуще загорелись. – Я вспомнила… – И трясется вся от нетерпения и волнения.

В нерешительности посмотрела на Олега. Тот обеспокоенно пожал плечами. Подошел вплотную, для поддержки, на всякий случай.

– Ну, ладно, Верфавия.

– А-та-та-та-та, – затакала ведьма. – Говорила же – имя громко и четко, ну…

– Верфавия.

Сработало. Мы оказались внутри дома. Стол. На нем всякое разложено: травы сухие, грибы да ягоды, и блюдо. Большое. Намного больше, чем к Мишель попало. Донышко утоплено, а вокруг спирали с орнаментом идут – Тул. Похож на вдавленную ракушку.

– Правда, красавец? Такой был до того, как его на четыре части разделили. А изначально из яйца диковинного, подарка небесной женщины вылупился, – перехватив мой взгляд, сказала Ефирта. – Гляди, гляди, что он мог…

В дом входит мужик с небольшим мешком за плечами. Кланяется, слезно просит помочь – на его земле выродилась пшеница. Ефирта – мы увидели ее молодой. Статная, а не сгорбленная и высохшая. Красивая женщина. Черты лица точеные, губы полные, что рябина наливная. Косы длинные меди красной. Глаза миндалевидные, карие с желтым отблеском, но не злобные, а немного печальные. На лавке за столом маленькая Верфавия.

– Шесть годиков ей сейчас. Вот поворотный момент! Подловила она меня, – вздохнула Ефирта.

А мы видим, как ворожба начинается. Ефирта зажгла рядом с Тулом двенадцать больших белых свечей. Двенадцать – по числу месяцев в году. Пламя тугое, ровное, лисьими хвостами вверх. Над ними Ефирта сухие травы жгла. Заговоры накладывала, обращаясь к стихиям, силам природы, к каждому растению по имени, что на поле у мужика росли. Просила сорняки пшеницу не давить.

– Матушка, давай помогу, – говорит Верфавия. – Меня огонь слушается!

– Ну пробуй, – отвечает мать. – Знаешь, что дальше-то делать надо?

Верфавия аж светится – важное дело ей доверили. Подносит руку к свечке, а огонь, как мотылек, ей в ладонь перепархивает. Ефирта же его к себе одной рукой в другую снимает. Удивляется, что у дочери ловчее получается. Над Тулом они через пальцы с огнем пшеницу стали сыпать. В пламени свечей каждая горсть сгорала, превращаясь в черную жирную землю. Двенадцать огненных лисьих хвостов в руках ворожей полмешка пшеницы сожгли. Огромное блюдо Тула землей заполнилось. Что-то пели ворожеи и Тул звенел им в такт, когда они в землю оставшуюся пшеницу сажали. Как я сразу не заметила? На скамейке и другая близняшка сидела – Яреча. Тихая, словно мышка несмелая.

– Яреча, а ну-ка воды нам полей, – попросила мать.