Украшения самых замечательных сосудов доисторической эпохи вводят нас в загробную жизнь. Уже грубые кувшины с высохшими остатками воды, муки, зерна, масла, вина, мяса показывают своим содержимым, что жертвенные дары снабжали покойного пищей. Чтобы обеспечить ему вторую жизнь, совсем сходную с первой, следовало изобразить главные ее сцены в жилище мертвого, каким является гробница сообразно принципу первобытной магии, что подобие порождает подобие: изобразить сцену из жизни значит дать ей возможность осуществиться. Это представление вызывало украшение могилы, а отсюда возникло почти все египетское искусство.
Но вот явилось затруднение: как украсить фигурами и картинами такую могилу, как описанная нами, – простую яму в песке, без стен, без пола и потолка. С этой целью в могилу клали предметы обихода, оружие, драгоценности, орудия труда небольшого размера; люди и животные, необходимые для услуг или развлечения, заменялись статуэтками. Однако этого было недостаточно для удовлетворения всех потребностей мертвого, нужно было сгруппировать эти отдельные элементы; чтобы осуществить сцены жизни, нужно изобразить их в действии вокруг покойника и в связи с ним. Отсюда изобретение декоративных картин, где каждая фигура играет роль идеограммы и соответствует тому или другому моменту существования, обетованного владельцу могилы. Женщины с поднятыми руками символизируют пляску и общественные празднества; газель или страус напоминают удовольствия охоты; лодка – плавание по Нилу; деревья и цветы вкратце передают пейзаж обработанной долины; ряд треугольных зубцов вызывает образ горных цепей на плоскогорье пустыни, по которой бродят кочевники; шалаши, украшенные условным знаком, обозначают дом или деревню покойного со знаками отличия его клана.
Отыскав эти декоративные могилы, художник как будто бы колебался в выборе подходящей рамы. Припомним статуэтку женщины из Туха, у которой на груди, спине, бедрах изображены потоки вод, горы, животные. Это был остроумный способ вводить статую целиком в обстановку действенной жизни или природы; однако со временем придумали лучше. Пришло в голову украшать этими картинами сосуды, расписывая их красной краской по желтому фону: тело, лежа посреди горшков словно в четырех стенах своего дома, могло созерцать на стенках сосудов желанные картины своей загробной жизни. Когда впоследствии изобрели кирпич и появилось умение строить склепы, художники воспользовались стенами. Одна доисторическая могила, открытая Грином в Гиераконполе, расписана красной краской по фону, побеленному известкой, – такие же сцены пляски, охоты, плавания, как и те, которыми гончары Абидоса и Нагады украшали поверхность своих ваз. [95]
Эти миниатюрные картины, воспроизводящие некоторые стороны общественной жизни за 50–60 веков до нас, по праву возбудили к себе интерес археологов. Полного согласия в точном истолковании их значения между ними нет; один мотив в особенности вызвал самые противоположные объяснения. Дело идет об одном рисунке, изображающем два шалаша, нередко соединенные дверью и окруженные двойной, в форме лодки, изогнутой линией: вертикальные и наклонные штрихи рисуют как бы тесный ряд весел с одного конца судна до другого. Деревья, газели, страусы и человеческие фигуры, прихотливо разбросанные повсюду, дополняют загадочность рисунка. Питри и де Морган, мнение которых осмеивается еще большинством ученых, видят в них лодки, снабженные веслами и каютами; Сесиль Торр и Лорэ [96] принимают их за деревню с укрепленными воротами, защищенными полукруглыми окопами, в свою очередь обнесенными частоколом. Варианты, доставленные могилой Гиераконполя, начертаниями Эль-Каба и некоторых сосудов, указанных де Биссингом, заставляют меня допустить, что дело идет здесь о лодках с гребцами или без них. Нет ничего странного, если уже тогда лодка была символом человеческого жилья в долине Нила; в исторические времена корабль богов и мертвых переносится, преимущественно, в каюту лодки: ковчег был идеальным жилищем, передвижным и всегда находящимся вблизи воды, этого неотъемлемого элемента африканской цивилизации.
Лодки это или деревни, фигуры, о которых идет речь, украшены высокими шестами с поднятым значком: иногда это животное – сокол, слон, скорпион, рыба, иногда – перо или бычий череп, двойная стрела, острога; существует десятка три вариантов. Лорэ очень остроумно признал в них гербы кланов доисторической расы, часть которых сохранилась в классическую эпоху как «говорящие гербы» египетских городов. Возможно, что знаки эти были вместе с тем богами или тотемами, в которых воплощались души всех людей, входящих в состав клана.
Фигурные украшения на сосудах имеют значение еще для такого спорного вопроса, как вопрос о письменности того времени. Доисторические люди были, по-видимому, не знакомы с начертательной системой египтян, состоящей из азбучных или силлабических знаков наряду с идеограммами. Однако не подлежит никакому сомнению, что в иероглифических письменах последующих времен удержалось множество знаков, которые встречаются на сосудах; свойственные стране животные и растения дали письменности фараонов чисто африканский отпечаток. Я склонен думать, что, еще не зная письменности, доисторические люди умели выражаться с помощью очень туманных ребусов и что картины, написанные на вазах, можно было читать grosso modo [97] в духе шарады в картинах (рис. 11). [98]
С другой стороны, сосуды этой эпохи отмечены целым рядом «марок» места производства, совсем имеющих вид азбучных знаков. К большому удивлению оказалось, что эти знаки были одинаковы со знаками, обнаруженными на крито-эгейских сосудах, с первобытными азбуками Карии и Испании и с ливийскими знаками. Впрочем, марки эти, по-видимому, не составляют азбуки и никогда не бывают сгруппированы в каких-нибудь правильных соотношениях, которые могли бы выражать достигшую развития мысль. Тем не менее, кажется достоверным, что «во всем бассейне Средиземного моря с самых давних доисторических времен существовала система письменности или, по меньшей мере, знаки, бывшие в ходу повсеместно» [99] . Какой народ занес в Египет эту сокращенную систему письменности, которая привилась во всем бассейне Средиземного моря?