Во времена перемен

– Ну, ты уже играла красивую женщину, и хватит с тебя!

Кроме сцены было еще много интересных занятий и чтения, так что и старшим было не скучно. И с площадки началась наша дружба на всю жизнь с Милой Мейсахович, которая училась на год позже меня. Там же и произошел знаменательный разговор. Зашла речь о болезнях.

– Терпеть не могу врачей! – сказала я

– И я тоже. А кем ты будешь?– спросила Мила.

– Врачом – ответила я.

– И я тоже.

У Милы родители были стоматологами, отец заведовал кафедрой. У меня никого из родни в медицине замечено не было. Решение по поводу будущей специальности возникло без каких бы то ни было посылов извне, как будто сверху, и никогда не пересматривалось. Мало того, я сразу знала, что буду хирургом. Тут, может быть, сказалась привычка к рукоделию. Около мамы я училась не только шить, вышивать и вязать, но даже прясть. Но одного этого для хирургии все же мало. Вперед замечу, что о своем выборе я никогда не пожалела, даже после тяжелого дежурства.

Справедливость требует сказать, что этому предшествовали события, которые подтверждают участие высших сил в нашей жизни. В 7м классе химию вела у нас Елена Александровна Дергаусова, преподаватель замечательный и человек очень хороший. И тут у меня возникла мысль: а не стать ли мне химиком? Но Е.А. пригласили в мединститут. Она ушла, а наш класс решила взять Александра Ивановна. Она как раз в весьма зрелом возрасте закончила заочно химический факультет. Это был единственный год, когда она преподавала химию, и его оказалось достаточно, чтобы я забыла об этом предмете навсегда. И опять судьба выбрала для этого А.И. Ну как тут могло обойтись без указания свыше?

Одобрила мои намерения и И.Г. Один из уроков в начале 10го класса она посвятила целиком беседе о будущих профессиях. Каждую из нас она спросила, кем мы собираемся быть. Даже упомянула, что сама когда-то собиралась в медицину. Ошиблась И.Г.только однажды. Моей подруге она сказала, что учитель из нее не выйдет. А получился превосходный преподаватель русского языка и литературы, которого помнят, почитают и опекают бывшие ее выпускники всех лет.

В 9м классе И. Г. подозвала меня и сказала:

– Приходила твоя мама и пожаловалась, что ты ее не слушаешься. Я вот что тебе скажу: ты с ней не спорь, а свою линию – гни!

Хотелось бы мне знать, чего хотела моя родительница? В мою школу она ходила только для того, чтобы получать мои похвальные грамоты. Я была круглой отличницей, одной из первых учениц, абсолютно домашней девицей. Как ей хотелось мной руководить, не имея никакого представления о том, чем я занимаюсь? Но тут я могу еще предположить, что она чувствовала: птенец вот-вот вылетит из гнезда, и удержать его нельзя. А вот Ида Геннадьевна вызывает у меня абсолютный восторг своим методом разрешения конфликта и еще тем, что она сразу просекла всю ситуацию целиком. Надо заметить, что у мамы к окончанию мною школы достиг полного развития комплекс, в силу которого я «должна все» и даже не имею права получать четверки. Она начинала бросать предметы, стучать посудой, и проявлять неудовольствие всеми способами. И всегда вспоминается моя подруга Катя, воспитанная в тех же традициях. На вопрос, какие сегодня оценки, она честно отвечала: «четыре». Немедленно следовал второй вопрос: «А у Люды»? «А у Люды – пять» – отвечала бедняга, которая превосходно училась и была с малых лет очень достойным человеком. Этот диалог всегда звучал обвинением в нерадивости. Вот к чему интеллигентным родителям и хорошим людям надо было вбивать клин в нашу дружбу, которая, несмотря на это сохранилась на всю жизнь? Может быть, в желании добра своим детям тоже следует сохранять меру?

Кстати сказать, учились мы все не за страх, а за совесть. И этому немало способствовало отношение к нам преподавателей. Его опять же выразила самым конкретным образом Ида Геннадьевна, когда я в разговоре высказала опасение, не поставят ли кому-нибудь на экзамене двойку намеренно, она ответила: «ты знаешь, надо быть такой сукой, чтобы завалить ученика!». Пока я приходила в себя, она подобрала стопку тетрадей и ушла. Мы же в те времена не ругались и долгое время многих «плохих» слов не знали. «Вертоград изящной русской словесности» осваивался позже, на дежурствах в общении с пациентами и на операциях (у пациентов же), когда мы убедились, что настоящим матом выражаться могут только лица с высшим образованием.