Во времена перемен

И мы отправились к Ю.Л. Я отличилась на следующий день. Поступил больной с флегмоной шеи. В перевязочной оба наших наставника дали мне в руки ампулу с хлорэтилом, я заморозила кожу. Мне протянули скальпель, который я храбро направила на сонную артерию, и только занесла орудие над ней, как услышала синхронный рык: «Куда?». Скальпель я с испугу уронила, а потом выслушала от взрослых дядей короткий, но впечатляющий нагоняй. Больной остался жив.

Мы сразу включились в дежурства. Быстро научившись черновой работе, мы старались не за страх, а за совесть. На дежурствах субординаторы рвали работу из рук. Все пошли на цикл по большому желанию, и главной задачей у нас было – научиться. Захар Семенович и тут строго следил за справедливым распределением операций. К сожалению, замечательный учебный план и программа субординатуры продержалась только 3 года, после чего началась полная чехарда, которая неуклонно продолжается до сего времени. А наш дорогой Захар Семенович погиб на наших руках через 2 года от острого панкреатита. В те времена острый панкреатит лечить было нечем, кроме атропина, да и сведений о нем было немного. В войну эта патология не наблюдалась – есть было нечего, основной этиологический фактор отсутствовал. Нам было известно, что при тяжелом панкреатите больные погибают на 22й день болезни. З.С. был оперирован, обнаружен «геморрагический» панкреатит. Ему сказали, что у него был заворот толстой кишки. Он возмущался, что его не могут вылечить, а мы дежурили около него по очереди и с ужасом ждали срока. И дождались – на 22й день.

Благодаря Семену Юлиановичу и воспитанным им и проф. Шацем преподавателям и старшим врачам, в клинике был создан исключительный «микроклимат». Полностью отсутствовали доносительство и интриги. Их шеф просто не слушал. Попытки «информировать» пресекались сразу. Поругаться могли, но в ординаторской во всеуслышание. Знали бы наши наставники, чем нам обернется эта тепличная атмосфера в дальнейшей работе, без них! Об этом, кстати, пишут в своих воспоминаниях многие мои однокурсники, которые учились, по их словам, в обстановке порядочности и ответственности в нашем институте. Им тоже туго пришлось во взрослой жизни.

Нам попадало тоже на миру. Часто наш опекун, всыпав по первое число за прегрешения, брал за руку и вел к начальству, чтобы представить как лучшего наркотизатора или «мастера капельницы». Это, наверное, вызовет удивление у современного хирурга: наркотизатор – студент 6 курса, да еще и лучший? Но это факт исторический. Обезболивание в средине 50х годов обеспечивалось «тугим ползучим инфильтратом» по Вишневскому, так надолго задержавшему развитие нашей хирургии, а также эфирно-масочным наркозом, при котором трудно было регулировать подачу анестетика. Общий наркоз эфиром, и очень редко хлороформом, которого мы откровенно боялись, давали при помощи маски Эсмарха и полотенца.

На операцию уходило иногда до четырех флаконов эфира. Дышали им мы и хирурги, а больной терял сознание то ли от эфира, то ли от удушения. Дозировать на глазок было очень сложно, и действие препарата было очень индивидуальным. Особенно трудным был период возбуждения, когда здоровый дядя норовил расшвырять и наркотизатора и остальной персонал, лежащий у него на ногах, груди, голове в попытке удержать пациента на столе. Остановка дыхания сопровождалась паникой. Искусственное дыхание делали разведением рук больного (в удачном случае говорили: «откачали») Никаких аппаратов тогда не существовало. Все заканчивалось резюме от хирурга: «поставили неумех (дураков, бездельников, младенцев, детский сад – нужное подчеркнуть) на мою голову». И все же главными анестезиологами были мы, потому что старшим хотелось оперировать, и было на кого свалить неприятную работу.

С.Ю., правильно оценивая возможности местной анестезии, попытался потенцировать ее при помощи внутривенного введения спирта. Делали это при помощи капельницы, куда наливали противошоковую жидкость Филатова, содержавшую не 5%, что полагалось по рецепту, а 10% спирта. В раствор входил метиленовый синий, и больные мочились ярко зеленой жидкостью, что немало пугало непосвященных. На эту тему А.Н Назаровым была защищена кандидатская диссертация. А на деле это потенцирование добавляло немало забот. Через несколько минут после введения 200 – 300 мл жидкости пациенты, среди которых в основном были механизаторы разных направлений, начинали излагать претензии к жизни. Этот момент у нас был указанием к смене режима: «ребята, он первую «мать» сказал, переходите на струйное введение». Так и назывался этот «наркоз» «воздушно-матерной анестезией».