Вобла в эстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники

— Миленькая вы наша Полина Аркадьевна! Вы расскажите мне, что вас так мучает, и вам станет легче. Ведь вы теперь не чужой нам человек. Вы такая родная! С первой минуты, как я оказалась здесь, я чувствую себя как дома… И от всего сердца хочу вам помочь…

Полина Аркадьевна погладила мою руку и прослезилась:

— Ласковая моя девочка!.. Я тоже уже привязалась ко всем вам. У тебя такая чудная бабушка… Она заражает всех своим жизнелюбием… А Никитка… Тот вообще… Он так похож на моего младшенького… Вот о нём-то я и горюю…

Я слегка сжала свои объятия:

— Расскажите мне о нём… Поделитесь своим горем…

И она сдалась, начала рассказывать:

— Он был чудным, любящим мальчиком… Таким чистым и ласковым. Жизнерадостным… Всегда старался помочь… Стихи писал… Все говорили мне, вот, мол, у тебя будущий поэт растёт… — она стёрла с альбома упавшую на него слезу и продолжила: — Я ведь одна растила своих сыновей. Их отец рано умер. От пьянства. Потому что был слабохарактерным и друзей слушался. Оставил меня одну с двумя детьми. Но я справлялась с мальчишками и всё было хорошо… А потом старшего забрали в армию и Котик изменился. Раньше он был тихим, неуверенным в себе, а тут вдруг стал каким-то резким, взвинченным, грубил мне, исчезал надолго… — голос её стал прерываться и она, закинув голову, прошептала: — А потом пропал совсем… Погиб.

Моя интуиция заметалась, как угорелая, и я поспешно выпалила вопросы:

— От чего он погиб? Когда?

— Ровно семь лет назад, — последним выдохом ответила Полина Аркадьевна. — Наркотики…

Наркотики! Опять эти проклятые наркотики!! Это какой-то бич! Замкнутый круг! Я непроизвольно потянулась к альбому и тут же отдёрнула руку… И выдавила из себя:

— Покажите мне его…

Протягивая мне фотографию, Полина Аркадьевна уронила альбом. Тот распахнулся и я увидела её «старшенького» прежде, чем «младшенького».

— Это же Костик, — вяло констатировала я, не взглянув на фото.

— Ты знала его?! — приглушённо вскрикнула мать моего любимого.

— Да. Мы учились в одном колледже… — я заглянула в её смятенное лицо и ошарашила нелепым вопросом: — Это Волгоград? Я сейчас в Волгограде?

— Да… А ты, что не знала?!

— Нет, не знала. Просто не задумывалась об этом… — я, наконец-то, посмотрела на портрет Костика и, обмирая, спросила: — А его старший брат… Он не с вами?

— Нет, не со мной. Я даже не смогу сказать где он и с кем. Когда он вернулся из армии и узнал всю правду о Костике, то сказал, что не успокоится, пока не отомстит. Пошёл на службу в наркополицию и теперь где-то воюет с этой нечистью… Вероника, что с тобой?! Ты так побледнела! И вся дрожишь…

Что со мной?! А ничто! Полный абзац. Я стала каменной бабой. Только тряслась как горох на грохоте. И в башке пламя… Или полымя…

Полине Аркадьевне пришлось сделать мне укол, чтобы я перестала стучать зубами и смогла внятно произнести хоть слово. Вместо объяснений я попросила оставить меня одну и накрылась одеялом с головой. И в ней стали появляться связные мысли.

Мой любимый, мой Ёжик никакой не бандит! Он герой. И это он спас меня, это он организовал похищение… Бедный мой, как же тебе тяжко в той клоаке! А может быть и отец не мафиози? Папочка… Рядом с отцом своего внука… О котором не знают оба… А друг о друге они знали? Знал ли Сергей, что химик Берлиоз мой отец? Боже, как всё запуталось! Как змеиный клубок с ядовитыми жалами и скользкими вервиями… Неужели весь этот ужас был написан в моей судьбе? Эти нелепости, эти гонки, стрельба, перекошенные лица наркоманов и мафиози… Да это судьба. Это она привела меня в дом Сергея, в аккурат в объятия его матери. Значит, это всё-таки был Божий промысел. Я должна была пройти через ад, чтобы обрести, наконец, свою семью. Мою семью, разбросанную по стране…

Где ты, Серёженька? Где-то забился в одиночестве и думаешь обо мне? Или утешаешься на пышной груди какой-нибудь очередной Мананы? Как теперь всё у нас будет? Оживёт ли наша любовь? Ведь мы стали другими… Ожесточёнными… И ты такой суровый, безжалостный… Но я отогрею тебя. Потому что люблю. Люблю тебя, каким бы ты ни был…

Мне стало душно и я откинула одеяло. Оно было мокрым… От слёз? Неужели я плачу?! Я не плакала со дня смерти мамы, даже на её похоронах мои глаза были сухими! Я не позволяла себе плакать, чтобы быть сильной. И вот я плачу. Плачу от счастья… Потому что есть кому плакаться. Теперь у меня есть семья и я могу быть слабой.

Через пару часов дверь приоткрылась и я увидела озабоченное лицо бабушки. Я улыбнулась ей и она влетела в комнату:

— Никуша! Что с тобой было? Я ничего не понимаю… — она прищурилась и испуганно воскликнула: — Ты плакала?! Я сто лет не видела твоих слёз!

— Ну, тут ты сильно преувеличиваешь, ба. Не сто, а всего лишь семь. Я не плакала, потому что нельзя было. Чтобы не ослабеть. А теперь я могу быть плаксивой девчонкой, теперь всё по-другому. Всё налаживается.

— Ничего не понимаю! Что по другому? Не темни! — начала сердиться бабушка. — Ника, не заговаривай мне зубы! Давай-ка выкладывай всё, как есть! Колись, чёртова внучка!

— Ба! Разве наш дед был чёртом? Или ты на себя намекаешь?

— Ника!!!