Вода и ветер

– Вот-вот, Константин Сергеич, – кивала соседская бабка. – Вы спирта для моего старика не нальёте? А то анальгин совсем не берёт.

Особенно отцу не понравилось то, что еврей в ответ на все его претензии брезгливо заметил: «М-да… провинциальные медики…» Думает, если он приехал из соседнего райцентра, в котором население гораздо больше, то ему всё можно.

Боевой запал не оставлял отца до глубокой ночи. Он бренчал на гитаре следующую фольклорно-импровизационную чушь:

На столе сидят жиды
И стоят на стуле.
Дайте Гиршелю воды
И по морде Срулю!

Я припёрлась в сарафане
И в ворованном пальто.
Испугалась тётя Фаня,
Сразу вызвала ментов!

Нету в доме, на фиг, стен,
Нет вина в стакане…

Далее слышалось дребезжание, скрип и мат. Папаша ронял гитару, подбирал и возобновлял концерт:

Надо всем обрезать хрен,
И тогда он встанет!

Евреи, евреи летят выше солнца
На небо, на праведный суд!
Ведь скоро умрёт мировое масонство,
И все синагоги снесут!

Через несколько дней Лиза узнала, что её реферат не был воспринят зав кафедрой на должном уровне. Нравы в этом вузе всегда были простые: никакого собеседования с комиссией и проч.; ты всего-навсего звонишь на кафедру, и тебя всего-навсего посылают.

В то время я имела неосторожность подрабатывать лаборанткой. Проходя мимо полураскрытой кафедральной двери, услышала следующее:

– И так в этом году в аспирантуре будет одно бабьё, я уже бабьих голосов слышать не могу, у меня аллергия.

– Тсс… Воронина может в коридор выйти.

– Ну-ну! Профессорская дочка недодоенная!

– Тсс… Тьфу! – Дзынь! Я забыла, что сегодня был то ли день памяти какого-то православного мыслителя, то ли просто пятница, – в общем, дядьки традиционно бухали.

– …а эта, из мухосранска, наверняка хочет вырваться из родных, это самое, стен. Таким лишь бы осесть хоть где-то, если не в Москве, то в областном центре, а научную карьеру – в гробу видали. Всё равно она ничего дельного не напишет.

– Так что, зарежем? Но ведь не худший реферат, я листал… Пятьдесят источников. У Егоровой всего двадцать.

– У Феди лучше.

– Так он, извини, сын Прошиной. У мамаши одной библиографии к этой белиберде целый стеллаж. Всё, ну эту девицу…

Мимо меня, на минуту застывшей в ожидании более интересного диалогического поворота, прошёл небритый доцент Успенский, обернулся и остановился. В руке он держал цветастый полиэтиленовый пакет, в котором что-то позвякивало.

– Лиходеев, не знаете, там? – умирающим голосом поинтересовался он.

– Не знаю, – быстро ответила я и ретировалась. Вслед мне понеслось мрачное:

– О, Господи…

На этой душещипательной ноте научная карьера Лизы временно завершилась.

Услышав о судьбе реферата, папаша позлорадствовал – он никогда бы не простил дочери, если бы она добилась в жизни большего, чем он, – попрекнул Лизу куском хлеба, крышей над головой, фактом её появления на свет, поступлением в определённый вуз и тем, что она якобы выпила накануне рюмку предназначенного не для неё медицинского спирта, и посоветовал ей сходить в магазин за бытовой мелочишкой типа оцинкованных вёдер и эмалированных тазов, а потом – немедленно найти работу, потому что содержать наглых двадцатитрёхлетних сук он, порядочный верующий человек, не намерен.

Ближе к вечеру она забрела в кафе, сгрузила на пол рюкзак с продуктами и огромный пакет с оцинкованными вёдрами. За одним из столиков сидели местные рабочие, оглушительно шмыгая носами и хлюпая чаем. За другим златозубые хачи что-то обсуждали на нерусском языке. Лиза отвернулась к окну, из которого открывался тот вид на окраину города, какой не предназначался для глаз туристов. Бурьян, мусор, сломанные заборы, покосившееся здание общественной бани с проржавевшей крышей. Магазин в виде избы, у входа вывеска с названием «Мавр». Невдалеке маячил указатель: фирма по оказанию ритуальных услуг «Стикс» находится там-то и там-то. На этом фоне бродили бесхозные козы. На памятнике Ленину пару лет назад кто-то красной масляной краской написал: «Палач». Туристы были в восторге, то и дело щёлкали фотоаппаратами. Потом надпись с трудом, но стёрли. Жаль. Она привлекала туристов, за счёт которых пополнялся городской бюджет.

И я должна буду любоваться всем этим, быть может, всю жизнь, подумала Лиза.