Вода в озере никогда не бывает сладкой

Говорит, она ужасно провела это время, эту неделю, она плакала ночи напролет; я же не плакала ни разу, ни целую ночь, ни половину, ни четверть. И потом, этот кошмар на улице, где живет Андреа, деревья в саду загорелись, везде угольно-черный дым, даже на следующее утро остовы машин еще дымились, парапеты из туфа на парковке закоптились, стекла полопались, улица превратилась в кладбище металлолома, постоянно пахнет гарью, прожженной тканью, паленой резиной, пластиком.

Я киваю, как будто правда осознаю масштабы бедствия, конечно, огонь нанес ущерб и принес сложности, напугал всех, и эта мысль радует меня и утешает, потому что своим жестом я не хотела никого прощать, умерить чужую боль или окружить заботой, я упиваюсь счастьем, глядя на мир, едва уцелевший после пожара.

Два голоса прозвучали почти одновременно, как будто мне за короткий промежуток времени вкололи две ядовитые инъекции: сначала предательство Андреа, потом пожар в Резиденца Клаудия, где дома стоят вплотную, а в саду растут бугенвиллеи и оливковые деревья. Сейчас люди только этот пожар и обсуждают, выдвигают гипотезы и строят домыслы, от них такое чувство, будто валяешься в грязи рядом с прудом, где не встретить ни сверчков, ни лягушек, народ соревнуется, кто первым угадает причину, кто может рассказать больше новостей остальным, – мы как распростертое на земле тело, а они как псы, жаждущие свежего мяса, они уже начали грызть нас – и начали с локтевых костей.

Элене недостает храбрости спросить, я ли это сделала, у нее недостаточно сведений, чтобы понять, как и кто мне помогал, пазл в голове не складывается, она не может предугадать мой настрой, вспышки безумия, мои непредсказуемые и преувеличенно сильные реакции, хотя в них всегда присутствует система, поэтому она заводит разговор о нашей дружбе, чем только усугубляет все.

Она признается, что Андреа ей действительно нравится, она в него влюблена, упирает на то, как сильно ее чувство, ведь иначе я не смогу понять резкую перемену в ее поведении и ее поступок все так же будет выглядеть как шалость, как легкомысленный жест, но если уж речь о любви, что тут скажешь – можно оправдать и придать значение любому решению, все превращается в поэтическую вольность.

Их давняя история с Андреа – они и познакомились-то всего пару месяцев назад – по-настоящему запала ей в душу, поселилась где-то внутри, у нее сразу появилось ощущение, что они должны принадлежать друг другу, стало нестерпимо, невозможно сдерживать свои желания, не прислушиваться к собственным чувствам. Я не уверена, что правильно расслышала, поэтому спросила – прислушиваться к чему?

– К чувствам.

Я снова принимаюсь энергично кивать, утвердительно качаю головой вниз и вверх, опускаю и поднимаю подбородок, всем телом откликаюсь на ее исповедь.

Несколько лет назад Кристиано рассказал мне одну историю о нашем озере: в прошлом оно находилось в самом центре Сабации, процветающего города, где активно шла торговля, а посевы на близлежащих полях не знали ни засухи, ни других напастей, на рынке, на улицах всего было в достатке, только вот люди всегда казались расстроенными, язвительными, резкими, никто из них не отличался положительными качествами. Поэтому Господь покарал город и его обитателей: он наслал на город сильнейший ливень – вода заливала дома, стены, внутренние дворики, развешанное на веревках белье, хлев, куда загоняли свиней, конюшни; она все лилась и лилась, и вскоре потоп поглотил Сабацию. Лишь одна девушка спаслась: некий загадочный юноша уговорил ее сбежать с ним. Она обратилась к Господу, взмолилась о прощении и отправилась в церковь вдали от города, где поклялась, что навечно останется чистой, святой.

Я смотрю на озеро – теперь оно снова потемнело, стало неподвижным, не издает ни звука, как будто умирает, погрузилось в болезненный сон.

Я как-то потеряла нить разговора, не помню, о чем говорила Элена, а она тем временем расплакалась, вижу, как она вытаскивает из кармана потрепанный платочек, промокает ресницы, а затем завершает свою речь, которую я прослушала, заявлением, что я ей дорога, она без меня не может, у нее и в планах не было делать ничего такого.

– Все уже случилось, – говорю я, желая дать ей понять, что я все поняла, я ее услышала и остаюсь с ней.

Она кивает, смотрит на меня, отвечает – да, именно так, – как будто речь о чем-то очевидном, что мы претворили в слова; кажется, теперь все понятно – у всего есть начало и конец.

Теперь я знаю, я абсолютно уверена, что на дне озера нет никакой Сабации, как нет вертепа под молом, как нет призраков в замке Орсини-Одескальки, нет и ведьм, что бродят среди песчаных дюн на закате. Маленькие старые города живут выдумками, напрасными россказнями, они придумали мифы о камнях и вулканических породах, желая легендами изгнать всех злых и бесчестных, покарать их, смыть их грехи, но одних историй недостаточно, в них нет всей правды, ясное дело, не было никакого обращения в веру, никакой чудом выжившей девушки, никакого благословения; есть лишь девушки из плоти и крови, вроде меня.