Вода в озере никогда не бывает сладкой

Элена тем временем заводит разговор о нашей дружбе, ведь она еще существует, она жива, без сомнения, подруга разглядела во мне что-то свое, мы нашли друг друга, и отдаляться сейчас слишком больно, все равно что рассечь кожу скальпелем, мы не справимся друг без друга, да и как можно позволить, чтобы какой-то миг, какая-то глупая ошибка разрушила наше единство, нашу крепкую, двужильную связь.

Мне вспомнилась фраза, ее написали Ирис и Агата на плакате к моему восемнадцатилетию: «Дружба рождается в ту секунду, когда кто-то говорит другому: „Правда? И ты тоже? Я думала, я одна такая“».

Тогда я еще ближе подхожу к Элене и ударяю ее в ногу чуть выше колена, всей стопой, лягаюсь, как осел, бью копытом, как корова; она кричит и сгибается пополам, хватается за ногу, ей, ясное дело, больно, невыносимо больно; я обеими руками вцепляюсь в ее светлые волосы, у корней они чуть темнее, а кончики выгорели на солнце, что есть сил тяну ее за вихры, как грузчики таскают мешки в порту, выгружая их с корабля, мешки с производственными отходами, которые сливают в море и загрязняют воду, волоку ее по черному песку, ее тело оставляет борозды, ее присутствие на пляже становится видимым, она оставляет на берегу частицы себя, капельки слюны.

Элена пытается вырываться, брыкается, машет ногами и руками, ударяет меня, а я молча, бесчувственно принимаю ее удары, чувствую себя чем-то вроде бетонного шара, без выбоин, без щербинок и трещин, через которые можно просочиться; нет ничего, что заставило бы меня остановиться, и я продолжаю тащить ее тело: грудь четвертого размера, узкие бедра, ягодицы, которые отлично смотрятся в стрингах, нос немного картошкой, ступни, как у неудавшейся балерины; дотащив ее до воды, я еще пару раз бью ее ногой, хватаю за голову, окунаю в озеро и сажусь сверху, держу ее, чтобы не двигалась, как под наркозом.

Сложно не давать ей вдыхать – она продолжает сопротивляться, бьется, точно рыба, только попавшаяся на крючок, она поднимает голову и хватает воздух, снова погружается под воду, пинается, царапается, кричит, плачет, ее голос превращается в бульканье, я уже намочила кроссовки и джинсы почти до колена, но захожу все глубже, давлю со всей силы на ее тело, словно оно – гора грязного белья, которую нужно прополоскать, выполоскать мыло, вывести красное пятно от соуса с белой ткани.

Мы держим открытые коробки с пиццей на коленях, у нее хрустящая корочка, соус стекает по рукам и попадает мне на платье, Андреа говорит: «Поехали на танцы».

У меня с головой не в порядке, мало ли что может случиться, если я сойду с ума, окончательно ее потеряю, твержу я и наполняюсь энергией от одного вида этой моей сущности: полная ярости, я внушаю страх и уважение, вместе с ней я сражаюсь со смешками во время того телефонного звонка, против оправданий Андреа, что он просто зашел на кофе, против того, что у меня одним махом, когда я просто чистила яблоко, отняли ощущение счастья, которое я только недавно испытала, счастья, в которое я наконец поверила, которое я питала, заботилась о нем, поливала, как цветок, против того, что наша с Андреа история – что-то важное для меня, я сама всегда это говорила, теперь же она навсегда потеряла смысл, как и все, что случается в юности.

Эта жизнь, которую я сжимаю коленями, держу в руках, как гроздь винограда, как книгу или лампу, должна завершиться, потому что так устроен цикл эпох, жизни зверей, смены времен года, так уж случается – что-то заканчивается.

Элена все слабее сопротивляется моему натиску, желанию убить, пузырьков на поверхности все меньше, ее рывки и конвульсии становятся все слабее, еще пара секунд – время, чтобы сказать «пока», сказать «прощай», сказать «я тебя люблю», – перед тем, как ее не станет.

Но затем я слышу чьи-то голоса на пляже – разговор мужчины и женщины, женщина говорит, что все обойдется в пятьдесят евро, мужчина отвечает: пятьдесят как-то много, мне кажется, – они подходят ближе, бредут по песку, они нас вот-вот заметят, увидят, что стою на четвереньках в воде, а она уже под водой.

Мне приходится отпустить Элену, попрощаться со своим гневом; она выныривает из воды, вся посинела, у нее потерянный вид, широко раскрытые глаза – как у человека, который надел на голову пакет и задыхается, – она набирает в легкие влажный озерный воздух, дышит полной грудью, а я бегу к дороге и к своему велосипеду, не оборачиваясь, думаю, что пройдет пара минут, и она начнет верещать, погонится за мной на своей машине, собьет, пока я буду возвращаться домой, или же позовет на помощь, и под окнами Антонии возникнут полицейские машины.

Ее приятель, офицер с сицилийским акцентом, скажет:

– А я тебя предупреждал, за ней нужен глаз да глаз, по твоей дочке тюрьма плачет, она чуть не убила человека, хотя чего еще ждать от рыжей женщины, выросшей в такой семье?

Сегодня ночью луна упала