Вода в решете. Апокриф колдуньи

Вот так все и закончилось, синьор. После этого мне не оставалось ничего иного, как спуститься в мою хижину и ждать, пока вы прибудете в Интестини, что мой брат Сальво предвидел и задумал, дабы наказать убийц своих родителей и все поселение, приведшее их к гибели. В мстительном забвении он предпочел забыть о соседках, которые когда-то пускали его в свои сады и украдкой совали ему в руку толстую краюху еще теплого хлеба. Не думал он и об их мужьях, возвращавшихся с шахты с кирками на плечах, которые останавливались в местной таверне Одорико, чтобы отмыться немного у колодца и промочить горло стаканом вина; сидя в мягких сумерках на дворе, они сажали себе на колени маленького, пухлого бастарда с такой сердечной теплотой, какой ко мне, это правда, никогда не могли проявить. И посмотрите, сейчас они так же обласкивают моего брата Вироне и с гордостью признаются в родстве с главарем разбойников, который вскоре станет графом, а возможно, и кем-то больше, если докажет свою полезность герцогу и вышлет ему в подарок полные повозки вермилиона, чтобы придворные снова могли красить им волосы, добавлять к выдержанному вину и носить огненные парадные плащи. Меня же они считают предательницей и чужой, как если бы я могла быть одновременно и той, и другой.

Поэтому не рассчитывайте, что они захотят увидеть в вашем собрате Рикельмо моего брата Сальво. Они предпочтут, чтобы маленький сын блудницы продолжал бродить, постукивая монашескими сандалиями по песчаным приморским трактам, где его никто не увидит и никто не подслушает, кого он проклинает и кому грозит вечными муками. Ибо с дальнего расстояния Сальво может оставаться тем пухлым мальчиком, которому была предначертана, что все подтвердят, знаменательная судьба. «Это наверняка он вывел в поле гнусных монахов и сановников, что увезли его из Интестини, – думают мои соседи-еретики, – и в глубине души он по-прежнему принадлежит свету и сеет зерно истинной веры в плодородную землю, посему, даже если нас вырвут и, как сорняки, бросят в пламя из-за бесчестия этого трибунала, благодаря Сальво мы не сгорим дотла». Но надо мной они не сжалятся и, кстати, над вами, ибо мы оба – могильщики Интестини, и пора нам начать отдавать земли наших предков, раз мы не можем вернуть их к жизни.

Записано мной.

XXIX