Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я ответствую, что рассказ этого человека мне совершенно чужд. Не знаю и не могу знать, действительно ли он спасся от приморской чумы, а выбравшись из погреба у монахинь, получил весть, что его жена призналась в муках, будто бы призвала в Сан-Челесте демонов, летала, сидя на их косматых загривках, как галка, и случалась с ними на крыше ратуши и близлежащих домов, да так неистово, что штукатурка сыпалась в глаза членам магистрата, когда они на совете обсуждали бесстыдство и безнравственность молодых женщин. Я ответствую далее, что никогда не бывала в этом городке, поэтому не могу разъяснить, как жене сапожника удалось сбежать из тюрьмы, не знаю также, действительно ли сапожник оказался человеком на удивление крепким и однажды выбрался из монастырского погреба, пусть слабым и исхудалым на монастырских харчах, но, бесспорно, здоровым.

Я снова отрицаю, что когда-либо видела этого человека. Я не узнаю в нем своего супруга, потому что у меня его никогда не было. Я не знаю, почему он признает меня своей женой так рьяно и почему он решил искать свою потерянную половину так далеко от родного города. Не могу я также сказать, что привело его в Интестини, где никогда не проходили ярмарки, где не пересекаются никакие большие дороги, а люди живут скромно и бедно. Мне все равно, была ли его жена, как он утверждает, дочерью пастуха, разбогатевшего в ежегодных странствиях за овцами и к концу жизни водившего уже собственные стада. Я не могу определить, сколько в этой истории правды, потому что я не разбираюсь в скотоводстве – занятии нищих, чьи руки высохли от трудов и покрыты навозом. Нет у меня никаких сведений и о том, действительно ли во время чумы жена сапожника сбежала из Сан-Челесте в родную деревню Туи во владениях нашего милостивого епископа Урджело ди Крема, где – как и следовало ожидать – ее также не ждало ничего хорошего, ибо ее отца уже не было в живых много лет, а четыре его сына разделили между собой наследство, но, лишенные отцовского трудолюбия и удачи в делах, почти сразу растранжирили его. В сестре, неожиданно вернувшейся в отчий дом, они видели только лишнего едока и отослали ее без колебаний в хижину на летнем пастбище, где останавливаются странствующие пастухи и где вскоре она стала жертвой их насилия и прочих пороков, ибо это не хорошо, когда одинокая женщина живет в месте, куда наведываются мужчины, лишенные удовольствия общения с женами или женщинами легкой славы.

Я ответствую, что мне зачитали показания местного пастора, который засвидетельствовал, что три года назад несчастная жена сапожника жила среди его паствы с весны до осени. Несмотря на его уговоры и добродушные наставления, она не присоединялась к богослужениям, процессиям и молитвенным песнопениям, не посещала святых мест и не почитала святых, если же увещевали ее слишком настойчиво, то отвратительно сквернословила и голосила, как бесноватая. Однажды она даже забросала камнями девушек из школы, когда они, проходя с подаянием, принесли ей корзинку с едой. Однако пастырь, человек сострадательный, усматривает в ее поступках не колдовство, одержимость или влияние демонов – хотя она сама к ним громогласно взывала, позабыв о страхе и возмущении жителей, – а лишь помутнение рассудка, что рождается из великого несчастья и отчаяния. Понимая, что исцелить ее могут только время и сердечная забота, почтенный настоятель попытался воззвать к разуму родственников этой бедняжки. Он упрекал их в жестокости и говорил о том позоре, что они навлекают на свой дом, позволяя родной сестре жить в хижине среди свиней и полудиких пастухов. Однако убедить их он так и не смог: из-за длительной разлуки сестра стала им, в сущности, чужой, и они не заботились о ней нисколько. Они кивали головами в знак того, что понимают каждое слово священника и соглашаются с ним безоговорочно, а потом возвращались по домам и поспешно забывали обо всем, когда надо было делить между домочадцами свежую буханку хлеба. Вы, монахи, можете не знать, что каждое горное подворье напоминает ригу[13] после недавнего обмолота, где туча воробьев барахтается в стерне, клюет друг друга и выхватывает друг у друга зернышки; даже в урожайные годы редко случалось нам здесь есть досыта, а теперь, из-за всей этой военной вражды и скудости летних дождей, мы все чаще укладываемся спать с пустым животом, чтобы видеть сны о жирных ветчинах, окороках, колбасах, паштетах и других лакомствах, которых давно не вкушали наяву.