Вода в решете. Апокриф колдуньи

Подтверждаю также, что зачитали мне показания братьев той распутницы – если она действительно существовала и не является хитрой выдумкой лжеца-сапожника, сочиненной для собственных или чужих целей, – что все пошло не так, потому что обычный грех прелюбодеяния дочь пастуха усугубила гораздо более серьезным отступничеством, сговорившись с юношей просветленных, столь же неразумным, как и она, о побеге. Ее братья утверждают, что они намеревались отправиться к берегу моря, где, как они думали, их никто не узнает и не будет преследовать из-за его ереси или ее распущенности. Там они собирались заняться торговлей или каким-нибудь иным легким занятием, от которого подбородки горожан обрастают жиром, а плечи приобретают скользкую мягкость, непривычную для наших мест. Они решили, что откроют мастерскую, постоялый двор или трактир, ведь нет ничего проще, в портовых городах гораздо легче разбогатеть, чем в запыленных горных деревнях, где молодость увядает от тягот и незаметно превращается в горькую, как полынь, старость. Сей ловкий план сочинила эта пара молодых дураков, скрепив его сладкими слюнями и, как вы понимаете, украденным вермилионом, потому что и девица выгребла у отца из кошеля все монеты за овец, проданных с прибылью на ярмарке, и парень, не желая отставать и всем быть обязанным пастушескому серебру, вынес из Интестини мешочек руды.

Я все отрицаю и, положа руку на сердце, отказываюсь от жизни этой несчастной крестьянки. Посему я отвергаю показания моих лживых защитников, коих вы привели по наущению того сапожника и без зазрения совести ставите теперь передо мной, так же как и прежде долгие недели я отвергала показания моих обвинителей. Моя жизнь – это не клубок шерстяных ниток, чтобы вы могли их запутать и связать по своему усмотрению, если вам так хочется успокоить свою совесть после того, как сделали из меня ведьму, братоубийцу и самую мерзкую негодяйку. Да, много дней назад я рассказала вам о дочери пастуха, которую схватили вместе с юношей из деревни под названием Киноварь, а затем жестоко замучили, а также о ее отце, который отравил колодцы на пастбищах и в отчаянии или из мести перебил своих овец. Но я не знаю, откуда он родом и куда он бежал, преследуемый нашими проклятиями из-за дочери, которую он вырастил распутницей, и ущерба, который он причинил нам. Я помню смерть той девушки, потому что, поверьте, воры вермилиона не умирают легко, а поскольку я своими глазами видела ее мучения, то могу честно поклясться, что отцу, конечно, не удалось выкупить ее, как утверждает ваш фальшивый сапожник, и убедить старейшин закопать вместо нее на месте казни овцу с содранной кожей. Они не поддались бы его уговорам, даже если бы он швырнул им под ноги все золото мира, потому что наказание и надзор за вермилионом, как вам охотно подтвердят все мои земляки, находились под контролем старого пристава. Не думаю, чтобы он, приняв во внимание молодость и любовное ослепление двух воров, нарушил закон, стражем которого его назначили. И хотя штольни Интестини скрывают многие тайны, поверьте мне, вы не добудете из них чудесно спасенную от смерти дочь пастуха, ибо чудо – поистине редкая монета, и при моей жизни ею поскупились для многих, кто был благороднее и лучше, чем она. Ее не переправили за ворота, спрятав под овечьим руном, и не продали вместе с щедрым приданым сапожнику, чтобы тот увез ее в чужие края, где никто не распознает на ее пальцах следы вермилиона. Прежде всего, я не она, и я не плод чресл безымянного пастуха, пахнущего овечьим навозом, дымом и потом. Вы не отправите меня в Сан-Челесту в повозке сапожника, полной шил, дратвы и плохо выделанных шкур. Не рассчитывайте, негодяи, что после всех потерь, испытанных мною прежде, я позволю вам отнять у меня моих братьев!