Водитель моего мужа

Дима кивает мне и отлучается на секунду. Он даже никуда не уходит, бросает короткое слово в коридор и возвращается назад. Садится на край кровати, в мои ноги, и резко встряхивает головой, отгоняя остатки сна. Он скверно выглядит, осунулся и потемнел, будто прошла изматывающая неделя, а не одна ночь.

— Я его не тронул, — произносит он неожиданно, угадывая, вокруг чего бьются мои первые мысли. — Отослал домой.

Я не успеваю ничего ответить, приходит врач и отвлекает расспросами и осмотром. Обычная рутина, которая завершается свежими пометками в карту и уточняющими указаниями медсестрам. Дима молча смотрит на меня и лишь иногда переводит расфокусированный взгляд на доктора.

— Спасибо, — бросает он грубовато, когда тот прощается до вечера или до вызова.

Мы вновь остаемся одни.

— Ты можешь, еще немного поднять спинку?

— Да, конечно, — Дима подходит к изголовью и находит панель с кнопками. — Так?

— Еще.

— Это уже будет высоко. Врач сказал, тебе нужно…

— Совсем чуть-чуть. Пожалуйста.

Он кривится, но делает, как я попросила. Поправляет одеяло и опускается рядом, и смотрит с явным недовольством. На его взгляд, я почти сижу и ему это чертовски не нравится. А мне так легче дышать почему-то.

— Ты плохо выглядишь, — я не знаю, что говорить. — Круги под глазами…

— Ты издеваешься? — он сам осекается и шумно выдыхает, стараясь выплеснуть к черту раздраженный тон. — Неважно, как я выгляжу, ты чуть не погибла из-за меня.

— Мне стоило остаться в машине.

Говорю, а себе не верю. Не стоило… Последствия были бы тяжелее. Теперь я знаю, что они оба были вооружены, так что выстрел бы грянул в любом случае. И, быть может, не один.

— Ты очень тихая, — произносит Дима неожиданно мягко. — Даже не злишься.

— Не знаю, я ли это. Может, лекарства?

— Это ты, я вижу. Он жив, и тебе достаточно.

Я устало прикрываю глаза, когда он начинает говорить о Паше. Мне недостаточно, я хочу увидеть его и обнять крепко-крепко. И попросить прощение за всё, что натворила. Я бы, скорее всего, снова поступила бы также, но я понимаю, как ему тяжело и даже невыносимо. Он не заслужил все те слова, что я произносила в доме, у меня в груди стоит противное чувство, что я оттолкнула его и столь ужасно отплатила за всё, что он сделал для меня. Он бесконечное количество раз рисковал и успокаивал меня, почти что забирал мои раны себе, выслушивал и нежно целовал, давал вспомнить, как улыбается счастливая женщина и как на нее смотрит влюбленный мужчина.

Паша...

— Он знает, что я в порядке? — меня прорезает страх, что ему не сообщили, и я вцепляюсь в Диму напряженным взглядом. — Ему нужно знать…

— Он знает.

Дима замирает и жадно наблюдает за моей реакцией. За тем, как я нервно встрепенулась, а теперь киваю с облегчением и снова возвращаюсь на мягкие подушки.

— Хорошо, — шепчу на автомате, — слава богу.

Отпускает.

— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — добавляет Дима, а я не могу даже кивнуть, потому что как не беспокоиться. — Я понял одну вещь, пока сидел тут ночью. Ты спала, а я крутил произошедшее, вспоминал и вспоминал, как на повторе. Раз за разом, у меня оказывается отличная память.

Мне начинает казаться, что он заговаривается. Дима звучит так непривычно, почти как чужой человек, что я не отпускаю его глазами, чтобы видеть, что звучащие слова слетают именно с его губ. Он кажется вымотанным и обессиленным с каждой секундой, словно проваливается в пропасть с головой. Или теряет внутреннюю силу. Привычный запал.

— Дима, — касаюсь его запястья, не в силах больше смотреть на его муку.

— Он опустил оружие, а я нет. Это главное… Он боялся задеть тебя, а я хотел подстрелить его и больше ничего не видел вокруг. Ни о чем не думал. Даже о тебе.

Я вздрагиваю, когда Дима поднимает на меня глаза, и в них стоят слезы.

— Прости меня, — он скручивает простынь между пальцами до скрипа. — Я мог убить тебя. Собственными руками.

— Я жива.

— Да, да, — он кивает и протягивает ладонь к моему лица, аккуратно обводит контур и выпускает перекрученный воздух сквозь зубы. — Жива…

Дима поднимается и наклоняется ко мне. Касается губами губ и рождает смазанный нервный поцелуй, на который я легонько отвечаю, чувствуя, как ему это важно сейчас. Потом ищу рукой его подбородок, но он отстраняется сам.

— Прости меня за всё. За всё дерьмо, — он перехватывает мою ладонь и крепко обнимает ее, водит большим пальцем по моему запястью, рисуя невесомые круги. — Я не знаю, как исправить…

— Знаешь. Я говорила тебе.

Дима замирает, и я вижу, как проходят последние круги по тугой скрипящей резьбе. Он докручивает понимание до хруста и на мгновение прикрывает глаза, свыкаясь с ним окончательно.

— Хорошо. Я сделаю, — он кивает через силу и смотрит на меня режущим взглядом. — Я отпущу тебя.

Проходят дни в палате. Медленно и рутинно.