Водка + мартини

— Я думаю, это наш долг, — говорю я. — Иначе потом пожалеем. — И вдруг ее губы прижимаются к моим, и пахнут они молодостью, здоровьем и табаком — в моей книге без этого сочетания, похоже, никак не обойтись. Я чувствую, как сердечко ее колотится в грудной клетке, точно испуганная канарейка. Время от времени мы делаем легкую паузу, чтобы поменять местами наши носы (никак не решить, как удобней расположить ее нос, справа или слева).

Наконец она мягко отстраняется. Ее лицо заполняет все пространство вокруг меня. Мы так близко, что я не знаю, в какой глаз ей глядеть. (Нравится и тот и другой, так что приходится глядеть по очереди.) Какая, к черту, разница, какую там водку она покупает? И пускай бесится, хоть как мангуста, мне какое дело? Она снова богиня. Мы опускаемся на диван. Моя рука тонет в ее волосах. Благоухающий жар исходит от нее, как от печки. Следующие пара минут — самые счастливые за всю мою жизнь.

— Подожди, — она тяжело дышит. Она сжимает воротник моей рубашки, костяшки пальцев побелели, она выглядит потрясенной и близкой к обмороку. — Майкл, понимаешь, нам нельзя… Ты же все понимаешь, правда? Ты же это знаешь… — Я ничего не знаю, но тем не менее киваю. Она еще крепче сжимает мой воротник. Кажется, он уже трещит. — Господи, как ты целуешься, я с ума сойду. Тебе кто-нибудь говорил об этом? — Да, говорил, но я отрицательно качаю головой. — А что будет с этим косячком? Мы не забудем про него, правда?

— Нет, мы про него не забудем. На этот счет я тебя могу успокоить совершенно.

И мы снова опускаемся на мягкий диван. Я проникаю ей под кофточку; ее рука залезает мне в задний карман. Боковым зрением я замечаю, что Чертик спрыгивает со спинки кресла и гордо удаляется из комнаты.

И забирает читателя с собой.

10

— О черт!

Ужасная острая боль, словно кто-то своим костлявым локтем протыкает мне руку чуть ли не насквозь, до самого матраса. А теперь крайне неприятное ощущение бьющихся, старающихся выпутаться конечностей. Я хватаюсь за теплую худущую талию и подтягиваю ее к себе.

— Отвали, — шипит чей-то голос. Чьи-то руки отталкивают мои руки. — Уже поздно. Кому-то надо рано утром вставать на работу.

Я в постели с Хилари, в ее старой квартире, где кровать стоит впритык к книжному шкафу. Мы занимаемся любовью, и, к моему восторгу, когда я уже готов кончить, я ударяюсь головой о полку и опрокидываю стакан с водой, стоявший там всю ночь. Вода окатывает нас, и мы отлипаем друг от друга, сотрясаясь от смеха.

— Ты чего так смеешься? — спрашивает Ясмин. Я открываю глаза. Она сидит на краю постели, обернувшись в полотенце, и причесывается. — Ты смеялся во сне.

Сегодня утром у меня в голове вообще не осталось ни одной мозговой клеточки. Впрочем, чего беспокоиться, скоро появятся новые.

Я снова просыпаюсь; меня будит всепроникающий запах поджаренного хлебца. Слышен какой-то шелест, таинственное шуршание. Я открываю один глаз: Ясмин, извиваясь, пытается влезть в юбку.

— Мисс Свон, — хрипло каркаю я. — Мы в конце концов выкурили тот косяк или как? Или пали смертью храбрых, сраженные в бою с этими «Русскими»?

Остатки моей несчастной памяти хранят — или отчаянно пытаются сохранить — заявление о том, что «нам», понимаешь, «нельзя»… А ведь мы ничего такого и не делали, если ничегонеделанием считать кувыркание в голом виде под одеялом с элементами борьбы, а также объятия с поцелуями.

Она ничего не отвечает, возможно, мне только показалось, что я что-то спрашивал.

— Вот твой чай. — Ясмин сидит на кровати, полностью одетая и при параде — готова идти на работу. Кружка какого-то пурпурного цвета с надписью «Не вляпайся в дерьмо» дымится на столике возле кровати. — Когда будешь готов, можешь вызвать такси, хорошо? — Никак не могу понять, что написано у нее на лице. Нежность или испуг? Или и то и другое? — Знаешь, нам больше не стоит так делать, — говорит она. И потом, оставив теплый и тем не менее какой-то незавершенный поцелуй на моих губах, исчезает.

— О, разумеется, не стоит, — слабо кричу я ей вслед. — Какие могут быть вопросы.

Дверь захлопывается. Я закрываю глаза.

Всякому знакомо урчание старого такси черного цвета, когда оно стоит у края тротуара и мотор работает вхолостую. Отчетливое дребезжание карбюратора, которое ни с чем невозможно спутать, даже если машина находится за углом, — он так дребезжит только у старых такси черного цвета. Вот и рядом с кроватью встало на стоянку нечто подобное.

Впрочем, нет. Это не такси. И не рядом с кроватью, а со мной в кровати. Это Чертик. Кажется, я ему понравился.

Я пью холодный чай, натягиваю кое-какую одежду и начинаю исследовать квартиру. Сегодня понедельник, утро давно началось, и весь мир ушел на работу без меня. Я падаю на диван и изучаю остатки «Белого русского», пепельницу, полную окурков, которые оставила там Ясмин. Я проигрываю все, что могу вспомнить из прошедшей ночи. Как она вцепилась в меня. Ее жадные губы. Временами казалось, что она сама потрясена собственной красотой. Я до сих пор ощущаю запах ее духов. Он у меня в ноздрях, на моей одежде, на моих пальцах.