Водолаз Коновалов и его космос

Почерк, вначале сухой, злой, без единого росчерка, к концу вновь обрел свою обычную изящность. Фаина говорила с мужем и с каждой строчкой прощала ему свое одиночество и его смерть. Но на следующей странице буквы вновь стали косыми, хлесткими, как холодный ноябрьский дождь.

Пишешь ему, словно он живой. Дура.

Никто не станет отцом твоему ребенку. Никто не научит его играть в футбол, рыбачить, бриться. Родишь одна здесь, в этом богом забытом городишке. Будешь рыдать по ночам от бессилия и усталости. И никто не поможет.

Ведь предлагала же Маринка сходить к той женщине, избавиться от него. Но ты играла в благородство: «Я – мужняя жена, чай, не в подоле принесла». Кому ты жена? Морю своему?

Дура. Дура. Дура.

От Андрея пришло письмо. Оказалось, Антонина Петровна написала ему о моем положении, и он (как чувствует) просит меня держаться, беречь себя и малыша. Говорит, что мы можем на него рассчитывать. Обещает, что не бросит сына своего друга.

Так что если не отец, то надежный друг у сыночка точно будет.

Почему-то уверена, что будет сын. Даже имя ему выбрала – Александр…

Фаина родила майским утром в родильном отделении Первой городской больницы. Вернувшись домой, она с упоением принялась описывать каждый новый день сына. Это были то письма Филиппу, то разговоры с самой собой, то хроники Шуриного роста.

Жанры сменяли друг друга, но главным героем красных тетрадей всегда был Шура. Даже смерть Антонины Петровны в декабре пятьдесят восьмого поблекла на фоне произнесенного сыном накануне первого слова. Слово это было – «каяль». «Корабль», – перевела бабушке Тоне Фаина. Он стоял на подоконнике больничной палаты и смотрел на серевшее вдали море с игрушечной баржей. Бабушка Тоня счастливо улыбнулась. Она видела внука в последний раз.

Андрей, согласно записям, приезжал каждое лето: один с кучей подарков. Семью он оставлял в Ленинграде, компенсировав им свое недельное отсутствие поездкой в Ялту.

В пятьдесят восьмом, во время траурного декабрьского визита по случаю похорон Антонины Петровны, на пустом зимнем пляже он впервые признался Фаине в любви.

«Каяль!» – закричал Шура, вытянув вперед обе руки, будто желая схватить что-то. Маячившие на горизонте черные силуэты тянули мальчика как магнит. Фаина, чтобы не смотреть в ожидающие ответа глаза Андрея, устремила взгляд вслед жесту сына. «Корабль…» – подтвердила она, чтобы ничего Андрею не отвечать.

Андрей нравился ей с каждой встречей все больше. Она не писала о своих чувствах, но заглавная «А» его имени уже превратилась в маленькое произведение искусства: начиналась сложно закрученной петлей и заканчивалась долгим мечтательным росчерком.

Выслушав на пляже его исповедь, она в письме, отправленном спустя час после его отъезда, попросила его больше к этой теме не возвращаться. Память Филиппа, ее мужа и его друга, стояла между ними. И переступить через нее значило бы предать покойного. О присутствии в жизни Андрея законной супруги и маленькой дочери Фаина даже не вспомнила.

Несмотря на полученный отказ, уже в июне Андрей стоял в дверях ее квартиры с чемоданом, полным подарков. Вернуться к декабрьскому разговору он не пытался, но нетерпеливое ожидание всю неделю сквозило в Фаининых записях. Перед тем как сесть в поезд, он все же шепнул ей на ухо: «Люблю…» – и, не дожидаясь ответа, исчез в вагоне.

Через неделю Фаина получила первый почтовый перевод на сумму, с избытком покрывавшую их месячные расходы. Строптивую мысль вернуть полученные деньги отбросила довольно скоро – за квартиру нужно было платить, и зимней одежды у Шуры не было. Приняла. И через месяц приняла снова. А через два – ждала денег от Андрея с нетерпением.

Теперь красочные истории Шуриного детства, милые мальчишеские шалости, забавные оговорки, достижения и сны сына смешались с многостраничными Фаиниными размышлениями о верности и ответственности. Иногда она писала искренние, полные любви ответы на письма Андрея – полная противоположность тем сухим, коротким, нарочито вежливым отпискам, какие она отправляла своему адресату в Ленинград.