Водоворот

Латочка не отозвался на эти пустые слова и прислонился спиной к колесу, чтобы немножко подремать после обеда. Из-под арбы доносились раздражающе однообразные звуки — то Охрим выскребал ложкой казанок.

— Никак не нажрешься? — возмутился Латочка, но Охрим словно и не слышал, продолжал свое.

После обеда Оксен снова пошел сеять с Бовдюгом. На другом конце поля, вдали от людей, они остановились на перекур.

— Скажи, Бовдюг, что ты обо мне думаешь? — тихо спросил Оксен, свертывая цигарку.

— А ты не рассердишься?

— За что? Ведь сам на рожон лезу.

Бовдюг зашевелил усами, поправил на голове шапчонку и сказал с усилием:

— Очень уж ты добрый. На твоей должности строже надо быть.

— Гнат строгий, а что вы про него говорите?

— Что ни говорим, а боимся.

— Разве нас надо бояться, а не уважать?

— Оно и уважение оттого, что боишься — закончил разговор Бовдюг и пошел к сеялке.

После обеда ветер стих. Из-за горизонта надвигались облака, они громоздились друг на друга, из белых стали серыми, потом лиловыми, наконец, закипели, тяжело двинулись вперед, опускаясь все ниже; на земле труднее становилось дышать. Птицы летали совсем низко, почти у самой земли. От лиловой тучи шла по степи широкая черная тень, она уже покрыла курганы, довжанские леса и медленно приближалась к сеятелям, дыша на них свежестью близкого дождя и окрашивая все в черный, зловещий цвет. Потом тучи остановились. Настороженное молчание охватило небо и землю. Тяжелые капли дождя разбились о круп лошади и вдруг запрыгали по земле, по коням, по людям, застрочили, прибивая пыль, и полил дождь, щедрый, веселый, благодатный, туманом застлал степь; забулькала, заплескалась в оврагах вода, и этот радостный шум освежил и обновил и ниву и людей.

— Эх, до чего же дождичек хорош! — сиял от радости Хома, даже не накрывшись куском брезента, который держал в руках. Капли дождя плясали у него на картузе, попадали за шиворот, и он, блаженно попискивая, приговаривал: — А чтоб тебя дождик намочил!

Охрим сидел согнувшись, накрывшись мешком, и напоминал монаха, которого за пьянство выгнали из монастыря. Бовдюг смотрел на дождь по-хозяйски — радовался, что теперь хорошо пойдут всходы. Сергий возился с Гараськой, выталкивая его из-под арбы.

Из-за дождевой завесы вынырнул на коне Джмелик, мокрый до нитки, и юркнул под воз. Рубаха его собралась складками на животе, мокрые волосы слипшимися прядями падали на лоб.

— Небось от самой Трояновки поливало?

— На Остром бугре захватило.

— Что же не спрятался, не переждал?

— Где? У сурка в норе? — засмеялся Джмелик, тряхнув мокрым чубом.

— Сошники привез?

— Привез.

Дождь лил как из дырявой бочки, небо почернело; вдруг ослепительно белый свет резанул по глазам, раздался сухой треск; люди под арбой притихли, лошади подняли головы, прижали уши. И загрохотало в небе, покатило камни, загремело, постепенно удаляясь и затихая.

— Как-то раз косари во время грозы забыли прибрать косы, повтыкали их косовищами в землю…

— И что же с ними случилось? — насмешливо спросил Сергий, глядя на Хому.

— А то,— ответил Хома, внимательно прислушиваясь, не гремит ли гром, и боязливо отодвигаясь от колеса, окованного металлической шиной,— что их сожгло в уголь. И на ветру держали, и в землю закапывали — ничего не помогло…

— А в Посядах одна баба трубу не закрыла,— вмешался в разговор Охрим, высовываясь из-под мешка,— так молния влетела в хату — горшки пораскидала, печную заслонку отшвырнула к самым дверям и выскочила в окно, а под окном как раз бочка с водой стояла, она в той бочке искупалась, а потом тррах в тополь — и до корня разворотила. Я знаю, где та баба живет. У нее на вербе аист гнездо свил.

— Врет и не краснеет,— засмеялся Сергий.

— А ты прикуси язык да слушай,— сердито сказал Джмелик, прячась дальше под воз от дождя.

— А еще такое было,— продолжал Охрим под тихий шум дождя.— Построила одна вдова хату, кресты на балках выжгла, а жить — не живется. Целую ночь на чердаке кто-то ходит и стучит, словно кто прядет или в бубен бьет. Звала знахарей и шептух — не помогает. «Это, говорят, у тебя заколдованное место, нужно перенести хату». Однажды попросился к ней переночевать щеточник, что гребенки и сережки на щетину меняет. Лег он спать — и тут случилось чудо: на чердаке ни стука, ни шороха, тихо, как в погребе.

— А они вместе спали? — поинтересовался Джмелик.

— Поди их спроси,— рассердился Охрим, что его перебивают.— Вот утречком вдова и говорит: «Что мне делать, добрый человек, такая нечисть у меня на чердаке завелась, спать не дает, жить мешает, измучила меня, заморочила, хоть из хаты беги». Подумал щеточник, подумал и говорит: «Попало где-то в вашу хату громовое дерево».

— Какое это «громовое»? — спросил Сергий.